Важа Пшавела (1861–1915)
За горой засветился месяц
За горой засветился месяц,
Над горой туман заклубился.
Мне огнем опалило сердце,
Я, скиталец, с дороги сбился.
Кинусь я со скалы пустынной,
Воронье исклюет мне щеки.
Не обнять мне той, по которой
Горько плачу я, одинокий.
По скале ручеек струится,
Напевает, неугомонный.
Горе мне! Умирает сердце
От печали неутоленной.
К детям скал[131] прислушайтесь: клегчут
И ширяют в соседстве грома.
Все твои родные — на свадьбе,
А мои — сиротствуют дома.
Расцветают весной фиалки
Расцветают весной фиалки,
В пору жатвы трубят олени.
Сердце, словно изгнанник жалкий,
Горько плачет в изнеможенье.
Под горой от сердечной боли
Черной ночью совы кричали.
Неужели земной юдоли
Мало только моей печали?
Все проходит на белом свете,
И морское иссохнет лоно.
Для нанесших мне раны эти
Разве нет такого закона?
Вот пришла и эта весна
Вот пришла и эта весна,
Просыхают отроги горные,
Тает снег об-он-пол горы,
Потемнели дороги торные.
Мечется Арагва, кипят
Пшав-хевсурские воды стылые,
Плачут, будто в могиле брат,
А сестра скорбит над могилою.
Выглянул фиалкин глазок,
Как сноха над фиалкой — чадуна[132],
А невестка хмельным-хмельна,
Дол кругом — как праздник негаданный.
Разукрасила мир весна
Где листвой, где цветами нежными.
Только сердце мое мертво,
Только сердце мертво по-прежнему.
Ворон ворона окликает
На Эльбрусе ворон ворона
Окликает с камня седого:
«Просыпайся, брат, подымайся,
Время крылья расправить снова.
Пролетал я над долом давеча,
Ружья громыхали в Кахети,
Полегли в траву луговую
Матерей любимые дети.
Я — вперед, ты за мною пó следу,
Нам с тобой лететь недалече,
Очи выпьем у недоумков,
Исклюем увядшие плечи.
Кахетинцев много порублено,
Рук не хватит копать могилы.
Я терзал уже клювом острым
Теплые и сладкие жилы».
Застольная
Наливай вина — и выпьем,
Выпьем, чтоб оно пропало! —
И пойдет прямой дорогой
Мир, бредущий как попало.
Потоплю я в турьем роге
Горечь сердца, злое горе,
Повстречаюсь я с любимой,
Погуляю на просторе,
Своего пришпорю Лурджу,
Вместе с Лурджой кинусь в море,
Много лучше смерть во славе,
Чем собачья жизнь в позоре.
Молодой боец не может
Видеть смысл во всяком вздоре.
Жалоба дударя
Заболел я всей скорбью мира
Оттого и стал дударем.
Воры дудку мою украли,
Вот и плачу ночью и днем.
И на что она им, проклятым?
Не продать ее нипочем:
Солью слез ей глаза изъело,
Не украшен стан серебром.
Срезал я ножом безыскусным
Бузины тонкостенный ствол,
Из волос гонимых и нищих
Я колечки для дудки сплел,
В соловьиную горловину
Вдунул мира горький глагол,
А теперь втихомолку плачу,
Чтоб никто меня не нашел.