Мнится, в день один, все вместе, хором
Спросят в мир пришедшие о них.
Я хочу восставить их перед взором,
Погостить во временах былых.
Вольный дух мне грудь отверз для слова,
И меня навеки взяли в плен
Тот, кто был, как сердце жизни новой,
И стиха грузинского Арсен[143].
Оба не свидетели двадцатых —
Братья этих памятных годов;
Им, двоим — по духу младший брат их —
Я доверил смуту ранних снов.
Сверстников я в них искал впустую:
Позже их родился я на свет.
День за днем, то плача, то ликуя,
Прожил я шестой десяток лет.
Солнце, добрый утешитель, что же
Не считаешь ты моих потерь?
Вот на двадцать лет меня моложе
Паоло и Тициан теперь.
Цвет меняет возраста примета,
Но, как встарь, бушует в жилах кровь.
Не теряет молодого цвета
Наша нестареющая новь.
Хору народившемуся тесен
Горного хребта широкий склон.
Сердцем я вверяюсь морю песен,
Гулу наступающих времен.
Век мой не обнес меня подарком —
Кормит хлебом завтрашнего дня,
Юность не скудеет в сердце жарком
На седьмом десятке у меня.
И когда, как солнце из тумана,
Жизнь встает и учит петь и жить,
Как могу забыть я Тициана,
Как могу я Паоло забыть?
Учит время:
даль близка.
И крепок,
Как в былые годы, наш союз.
Облака —
улыбок наших слепок,
И в антеннах —
песни наших муз.
Ираклий Абашидзе (р. 1909)
Голос у Голгофы
Вот я у Голгофы,
О боже,
Вот я у Голгофы,
Где свет мне забрезжил
И день твой погас при распятьи,
Я — чистой молитвы грузин,
Благодатные строфы,
И сонмам безбожных —
Я Грузии отчей проклятье.
Я — древо сухое,
Нагое,
Безлистное древо,
Твой цвет — не увянет,
Твой ствол — непреклонен и строен,
Ты — солнце,
Распятое
Дланью неправого гнева.
Тень солнца померкшего —
Казни я не удостоен.
И ведомо только тебе,
Только мне,
О, сладчайший,
Блаженство распятья,
Что жители слезной юдоли —
Народы земные —
Равняют
С отравленной чашей
И мукой горчайшей, —
Одним только нам,
И не боле.
Я — червь,
Я — молящий о жалости грешник,
Но кто же,
Кто зов твой услышал
И понял, как я,
Ты — властитель
Всех душ,
Всех глубин тайнозритель,
Мой боже,
Но душу твою
Кто, как я, изучил,
Мой учитель?
Кто истинней мог бы,
Смиренней, чем я,
Вдохновенней —
Рыданья души твоей
Горлом почуять до дрожи,
Постичь, почему
Ты, как в полдень взыскующий тени,
Бессмертье само,
Верной смерти возжаждал,
Мой боже.
Кто лучше меня
Знает волю твою,
Что затмила
Дневное светило
И крест возвела при Пилате?
Врата распахнулись небесные,
Зрелость и сила
По слову всевышнего
Пала на плечи дитяти.
И что есть распятье
И эта палящая жажда
Смешения с прахом земным
И небесною влагой?
И разве распятье
Не честь для того,
Кто однажды
Увидел не в жизни
Отраду и высшее благо?