Теперь —
Под ветром боя не кипят
Торжественные орифламмы[147] эти.
Они в музее
Безмятежно спят,
Овеянные славою столетий.
Тбилиси
Вы не верите россказням странным,
На привычную быль непохожим,
Но упал я подбитым фазаном
В этот город на диво прохожим.
Я, небесные выси покинув,
Славлю стрелы любви светлолицей, —
Смерть преследует Джелал-Эддинов[148],
Чтобы пели в грузинской столице.
Всходит солнце, как водится в песнях,
Брезжит луч за молочным туманом,
Я — лучу и Тбилиси ровесник,
Был и я сотворен Горгасланом.
Это бедное сердце не лживо,
Хоть рассказ мой и смутен, и странен.
Бьюсь на улице людям на диво,
Потому что охотницей ранен.
Золотой виноградник
Живи, одета в светы негасимые,
Да не затмится день высокий твой,
О, щедрая поилица мечты моей
И жизни виноградник золотой!
Люблю я солнце, но люблю и тени я
Вершин твоих и рек немолчный шум.
Ты для меня — и корень вдохновения,
И цвет стиха, и сердцевина дум.
Ты солнце ясное мое, да славится
Твой дух прямой и сердца глубина.
На свете не одна страна — красавица,
Но Грузия поистине одна.
Когда дерзаю петь тебя, любимая,
К сердечным струнам я тянусь рукой.
О, щедрая поилица мечты моей
И жизни виноградник золотой!
У матери
Сад осенний в крупном янтаре.
Что пред ним созревших нив наследство?
В том саду играет на заре
Нежное, смеющееся детство.
Издалёка тянется ко мне,
За деревья убегает снова, —
Нас обоих видит мать во сне
И не хочет видеть сна иного.
Яркая, недолгая пора, —
Сад огнем пылает, не сгорая.
— Подойди ко мне, дитя добра,
Подойди: я — молодость без края.
В ожиданье громких саарú[149]
Вместе мы не будем спать ночами.
О, побудь со мной! Не говори:
— Четверть века пролегло меж нами.
Ласточка и море
Ласточка падает с неба стремглав,
Свищет и вьется над кúпенью белой
Острые крылья свои распластав,
Мчится — и вот ее нет: улетела.
Что ей до этой тяжелой волны,
Что ей до кипени этой жемчужной?
Брызги соленые ей не нужны,
Ветра бездомного пенье — не нужно.
Помнишь — со мною была ты вчера?
Ты от меня ничего не хотела.
Я-то ведь знаю, что это — игра
Ласточки быстрой над кипенью белой.
«Пускай безумцем буду я для мира…»
Пускай безумцем буду я для мира, —
Ты моего желанья не забудь:
Могилу мне под алычою вырой,
Ее цветы мне урони на грудь.
Когда ты сжечь захочешь сердце это —
В любом саду среди окрестных гор
Из розового персикова цвета,
Из ярких маков разведи костер.
Тогда я в дымных траурных обновах,
Как ивериец, в бурке, на коне,
На крыльях — нет! — на ирисах лиловых
К небесной потянусь голубизне.
Я обезумел в день цветенья мира.
Когда и я покину белый свет,
Могилу мне под алычою вырой,
Сожги в цветах. Других желаний — нет.
вернуться
148