— Я живу в эпоху, уже начавшую пожинать плоды темпорального усиления, — сказал он. — Мы имеем жизнеспособность, которую предыдущие эпохи могли только смутно предчувствовать. Мы…
— Вы дурачите сами себя, увеличивая на порядок сложность вмешательства. Вы порождаете совершенно новый уровень проблем.
— Наши вычисления доказывают обратное. Теперь…
— Задумайтесь: в темпоральном континууме существует естественный эволюционный процесс, а вы нарушаете его. Сознание человека развивается, достигает определенной фазы и совершает скачок, выходя на совершенно иной концептуальный уровень. А что произойдет, если для его поддержания вводят матрицу вероятностных факторов? Вы отдаете себе отчет, что кормитесь посевами далекого будущего?
В первый момент он заколебался, но только на мгновение.
— Не логично, — ответил он. — Отсутствие какого-либо вмешательства со стороны позднейшей эпохи — лучшее доказательство нашей правоты.
— Допустим, позднейшая эра все же вмешалась. Какую форму, по-вашему, примет их акция?
Он равнодушно глянул на меня.
— Не форму же агента Шестой Эры, деловито стирающего сведения из записей Третьей или Четвертой.
— Вы правы, — сказал я.
— Тогда… — начал он убеждающим тоном… и запнулся. Догадка забрезжила в его сознании, но она его насторожила. — Вы? — пробормотал он. — Неужели вы?!
И прежде чем я успел подтвердить или отречься, он исчез.
40
Человеческое сознание является схемой, ничего более. Уже первый проблеск разума в развивающемся мозгу австралопитека отражал в зародыше главный узор. И через века, по мере того как человеческий эволюционный двигатель наращивал мощь и сложность, увеличивая контроль над окружающей средой, схема никогда не менялась.
Человек цепляется за свое положение психологического центра вселенной. В рамках этой конструкции он готов принять любой вызов, выстрадать любую утрату, вытерпеть любые трудности — до тех пор, пока цела эта структура. А без этого у него нет эталона, с которым можно было бы соразмерить его чаяния, утраты и победы.
Даже когда разум подсказывает человеку, что сама структура является продуктом его мозга, что бесконечность не знает никаких границ, а вечность — никакой длительности, он все же не расстается с концепцией «вещи в себе», подобно философу, проповедующему жизнь, даже если в ней существует смерть, стремящемуся к идеалам, в эфемерности которых он сам не сомневается, к деяниям, которые неизбежно предадут забвению.
Человек в красном был продуктом могущественнейшей культуры, расцветшей почти пятьдесят тысяч лет спустя после падения Пекс-Центра, его великолепно подготовленный разум подсказывал, что существование оперативного агента из позднейшей эры нарушает стабильность континуума. Но подобно полевой мыши, бегством спасающейся от когтей дикого кота, его инстинктивной реакцией было стремление скрыться. Где бы он ни затаился, мне предстояло последовать за ним.
41
С чувством сожаления снимал я слой за слоем темпоральные области, ощущал импульс уровней сознания. И с каждым вторжением безукоризненная точность залов Пекс-Центра обращалась в убогую поделку, сложность оборудования вырождалась, пока не сравнялась в значении с побрякушками дикарей или блестящими безделушками в гнезде вороны. Я чувствовал, как развертывается вокруг меня многоуровневая вселенная, ощутил под ногами слои планеты, оценил беспредельность пространства, увидел бег звезд по орбитам, постиг миг сотворения и распада галактик, объял и воссоединил в сознании взаимопересекающиеся сферы времени и пространства, прошлого и будущего, бытия и небытия…
Затем сфокусировал крохотную частичку сознания на ряби на прозрачной поверхности первопорядка, прощупал ее, замкнул контакт…
Я стоял на ветреном склоне среди кустарников, цепляющихся за каменистую почву обнаженными корнями, словно руки утопающего. Человек в красном замер в тридцати футах. Под ногами у меня зашуршала галька, он резко обернулся, и глаза его расширились.
— Нет! — воскликнул он, стараясь перекричать ветер, нагнулся, схватил древнее оружие человеко-обезьяны и швырнул в меня. Камень замедлил полет и упал к моим ногам.
— Не осложняйте свое положение, — сказал я.
Он вскрикнул — нечленораздельный возглас ненависти, вырвавшийся из самых глубин инстинкта, — и исчез. Я последовал за ним сквозь мерцание света и тьмы…