— Если бы там сельсоветчики были, коммунисты, он бы поверил. А рядовым колхозникам, простецким мужикам не поверил ни на хвилинку! — Когда Бельчик волновался, то вставлял украинские слова.
Перед уходом Олега мы помирились и проводили его далеко за околицу. Ему предстояло долго пробираться лесами до Петряя, а потом с ним идти на «железку». И мы искренне желали ему удачи и чтобы вскорости в сводках ТАСС появились сообщения об успехах «товарища О.».
Когда мы шли обратно просёлочной дорогой, наш лесной штаб, наша деревня, сохранившая допотопное название Голодухино, показалась нам в самом деле какой-то «ставкой», может быть, даже крепостью.
Наша жизнь здесь приобрела черты оседлого быта и некоторую размеренность. Николай в свои часы выходил в эфир, и хотя он зверски экономил питание, но иногда все же давал нам послушать последние известия.
И несколько раз мы ловили сообщения о боевых делах наших отрядов. В нескольких словах укладывались недели и месяцы борьбы и риска, и неудачи, и потери. Но все это оставалось как бы в подводной, невидимой и самой важной части корабля, а на поверхности видна была только его красивая оснастка, только успех. Но мы гордились тем, что знали эту подводную часть, что мы ее труженики.
А я была самым скромным солдатом лесного гарнизона. Меня даже не выпускали за его границы: я только «обеспечивала» ходки наших разведчиков и в ближние тылы и в глубокие рейды.
Конечно, Николаю тоже не полагалось отлучаться из расположения штаба, и ему от этого было тошно, как и мне. Но потому что он у нас был все-таки единственным в своем роде, Николай рассчитывал, что ему перепадет и другая роль. На что могла рассчитывать я?
Сходное положение как-то сблизило нас. Но я по-прежнему ничего не знала о Николае.
Как-то холодным вечером изба наша выстыла, и Тима сказал, что, если мы не затопим, его будет трясти. Пока мы препирались, кому затапливать, прибежала Зойка, девчонка семнадцати лет, вестовой Деда, без звука смоталась в сарай, притащила дрова и затопила.
Николаю стало совестно, он принес еще охапку. Бельчик сказал: «Подумаешь, он рыцарь!» — и притащил еще. Тима лежал на лавке и кричал, чтобы всё пихали в печь, а то у него начнется приступ.
В конце концов натопили так, что печка чуть не развалилась. Все стали раздеваться.
Когда нас снаряжали в Москве, нам заказали телогрейки стёганые, из синего тонкого сукна и гимнастёрки из прекрасной шерсти, которая почему-то называлась «Серж». Выдали по паре кожаных, на меху перчаток. Решили еще сшить шелковое белье, чтобы не заводились вши.
Наш снабженец сказал, что Захар Иванович приказал сделать нам все самое лучшее. Он получил со склада рулон синего крепдешина, поскольку это был самый дорогой шёлк, и из него заказал нам белье. Но в мастерской никогда не шили крепдешиновых кальсон и сделали вместо белья роскошные пижамы. Смеху было!
«Партизаны в крепдешиновых пижамах — такого еще свет не видел!» — кричал Бельчик. Тима сказал, что мы выглядим, как цирковой номер «Синие черти», а Дзитиев веско заметил, что мы не знаем, какое исподнее носили при Денисе Давыдове, и может, так и надо.
Выяснилось, что под брюками и гимнастерками можно носить и пижамы. А я заправляла синие штаны в сапожки, из-под юбки не было видно.
Теперь, когда мы остались в своих пижамах, Зойка была совершенно потрясена этим зрелищем.
Над Зойкой подшучивали: она по неопытности никак не могла скрыть своего интереса к Николаю. Тима убеждал ее:
— Слушай, разве можно влюбиться в человека, который говорит «зоглязен» вместо «согласен»?
— Я не говорю «зоглязен»! — оправдывался Николай. — Я говорю: «Ссоглассен»! В меня можно влюбиться.
Я подозревала, что именно перед Зойкой выкаблучивался Николай, когда затеял с Бельчиком борьбу. Они возились на полу, как щенки. Вдруг Николай побледнел и лег плашмя. Оказалось, что ему нельзя так кувыркаться, потому что у него два ребра поломаны и как-то не так срослись.
Зойка вытаращила на него глаза и, когда он отдышался, спросила:
— Это вам, наверное, в тюрьме перебили?
Но Николай сказал, что в тюрьме он не сидел, а просто неудачно прыгнул со второго этажа.
— По пьянке? — спросил Тима.
— Нет, от полиции, — смеясь, ответил Николай.
— И у вас никого-никого родных нет? — приставала Зойка.
— Брат есть, только он эсэс.
Услышав это, Зойка перепугалась не на шутку. Мне тоже как-то стало не по себе. Подумать только, родной брат! Все замолчали.