Неожиданно быстро мы получили сведения от Кузьмича. Прибыл Митя с коротким донесением и подробным устным докладом. Митя был идеальным курьером: вид самого обычного деревенского мальца, маскировался умело, памятью обладал сверхъестественной. Но хотя кончил десятилетку, ничего на бумаге изложить не мог. Дед и приказал мне всё записать и составить донесение в Центр.
Кузьмич сообщал, что к его приходу отряд был под угрозой полного разгрома: под видом бежавших из плена внедрились предатели из РОА и едва не погубили отряд. Их разоблачили, расстреляли, отряд вывели на новые места, понесли большой урон в людях. Кузьмич сообщал имена погибших, чтобы мы могли передать на Большую землю. Первым в списке стоял комиссар отряда Валентин Карунный, павший в бою с карателями.
Я читала Деду донесение, и, когда прозвучало это имя — Валентин Карунный, Дед прервал меня:
— Как там сказано? Покажи.
Я показала. Список был написан лично Кузьмичом. Дед хорошо знал его почерк, но как будто не узнавал его и всматривался в бумагу, далеко держа ее в вытянутой руке.
— Иди пока, — сказал он мне и проводил меня тяжелым, тоскливым взглядом.
Как мы, в сущности, мало знали про нашего Деда! У нас на глазах была только его боевая жизнь. И мы даже не думали о том, что у него могла быть какая-то иная. Мы знали, что он партизан гражданской войны, и даже слышали про какие-то героические эпизоды давних лет. Знали, что по профессии он агроном, что родом он с Дальнего Востока. Но не знали, почему с Большой земли никогда не передают для него никаких вестей личного характера, как передавали Кузьмичу о его жене и сыне, Бельчику — о матери.
Кем приходится Деду Валентин Карунный?
Я могла об этом думать что угодно, прекрасно понимая, что не узнаю истины. Однако она была совсем близко от меня.
И не успела я дойти до нашей избы, как меня догнал Костя: Дед приказал мне вернуться.
Когда я вошла, он стоял у окна, заложив руки за спину. Он приказал не оборачиваясь:
— Возьми на столе донесение Кузьмича, дай Николаю, пусть передаст в Центр.
Я взяла донесение об отряде «Мститель» и хотела уйти, но Дед задержал меня:
— Подожди. Садись. Составь еще бумагу. Личную.
Я села, взяла карандаш и приготовилась слушать, но Дед молчал.
Во взгляде его мне почудилось что-то незнакомое. Как ни странно было это себе представить, мне показалось, что Дед ищет сочувствия и поддержки. Как будто что-то хотел он сказать, чем-то поделиться.
Нет, мне, наверное, это показалось.
— Пиши так: «Передайте Раисе: комиссар отряда «Мститель» Валентин Карунный пал смертью славных». Подожди, надо указать когда.
Я посмотрела по донесению Кузьмича, точной даты не было.
— Поставь дату последнего боя. — Как бы оправдываясь, он сказал: — Она должна знать, когда... Пусть Николай передаст после своего.
— Хорошо. — Я поднялась.
— А ведь на него была похоронка. Но она не верила. Не хотела верить, — вдруг сказал Дед.
Эти слова о похоронке мгновенно вызвали в моей памяти разговор на балконе. И Раиса как будто вошла в избу Деда. Так сильно он хотел, чтобы она вошла.
Николай встретил меня на улице.
— Чего ты так бежишь? Что-нибудь стряслось?
— Подумать только! Откуда у тебя такое слово «стряслось»?
— Сам не знаю. А собственно, что удивительного? Ты ведь тоже говоришь eine ganze Menge немецких словечек!
— Успеешь сделать? — Я дала ему бумагу.
— Само собой. А что тебя так расстроило?
— Погиб комиссар отряда «Мститель» Валентин Карунный.
— А... Ты его знала?
— Нет.
Он посмотрел на меня вопросительно, но я ничего больше не сказала.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава первая
Все это началось, когда пришел обгоревший, исцарапанный и какой-то странный летчик Сазонов. Никто не мог сказать, чем, собственно, он странный. История его выглядела правдоподобно, вполне правдоподобно. И может быть, именно поэтому возникло слово «легенда» в его отнюдь не поэтическом значении. Уже никто не помнил, кто первый его обронил и когда именно: до того, как нашли парашют, или после.
И самое главное: Сазонов показался странным до того, как появилось это слово, или, наоборот, именно оно изменило первоначальное впечатление?
Так или иначе, с приходом Сазонова тревога, которая и так наполняла наши дни, стала насыщеннее и словно более ядовитой.