Нам было слышно, как скрипнула калитка. И вдруг радость оттого, что это Макс, что я его сейчас увижу, захлестнула меня с головой, как теплая морская волна. «Как хорошо, что я выдала его за своего мужа, — подумала я. — Можно запросто повиснуть у него на шее». Это было глупо и не к месту, но здесь было трудно и предстояло еще более трудное. И я могла себе это позволить. Могла позволить себе то, чего нельзя было в лесу. У наших.
Когда мы вошли, Макс уже объяснялся с теткой, ежеминутно показывая свои ослепительные зубы.
— Мой отец — учитель пения, — врал он без запинки, — а моя мать прекрасно шьет, у нее электрическая швейная машина. Купили в рассрочку...
«И у них люди есть», — было написано на лице тетки. Макс сдержанно обнял меня, спросил:
— Ну как ты, маленькая? — Он был озабочен.
— Посмотри, какой здесь кот, — сказала я.
— О-о! Он из машкерада, — удивился Макс.
Потом все сели за стол. Макс вытащил из карманов шинели мясные консервы — солдатский паёк. Женя принесла из кухни сковороду с картошкой.
И эта комната с оконными стеклами, заклеенными крест-накрест узкими бумажными полосками, с немецкими ходиками на стене: циферблат изображал двенадцать месяцев года, — показалась мне надежным прибежищем. Иллюзия была спасительной: нервы отдыхали, я не думала ни о чем. Тетка разливала чай.
— Может быть, вам кофе? — спросила она Макса и вздохнула.
Я подумала, что, наверное, она вздыхает оттого, что вот сидит за ее столом, в ее доме немец. Хоть он и приятный, и улыбка у него, и всё такое, но всё же немец. И она должна предлагать кофе на ночь глядя, когда добрые люди пьют только чай.
— Благодарю, я вечером не пью кофе, — сказал Макс тоном благонравного мальчика.
Потом тетка ушла спать, и Макс великолепно, «прахтфоль», пристроил рацию в пустующей собачьей будке. И свои следы замёл веником.
Увольнительная у него была до десяти часов вечера. Он мог бы посидеть еще, но сказал, что не хочет иметь объяснения с патрулем.
Я пошла его провожать и спросила, что его так заботит, ведь его хорошо устроили в госпитале. Он сказал, что это да, устроили его хорошо и госпиталь набит больными. Солдаты болеют желтухой, там полно больных из разных частей, кажется, есть из той, интересующей нас. А озабочен он тем, что нужно время. Время, чтобы сойтись с людьми.
— Конечно, — задумчиво сказал Макс, — мы солдаты, и в госпитале, как в поезде, быстро знакомятся и легко обо всем говорят. Кроме того, я играю в скат.
Он не улыбнулся, говоря это.
— Слушай, Макс, ты пихнул «белку» в собачью будку. А где же ты будешь работать?
— Я думаю, в том сарае, где нет дров. По-моему, это хорошо, ты как думаешь?
— Смотря в котором часу.
— В девятнадцать ноль-ноль.
— Ничего. Это один раз, а потом?
— Можно раза два. Потом еще что-нибудь придумаем.
В конце узкой улицы висел тусклый и ужасно одинокий месяц. Эта окраина со всем вместе: с серыми мокрыми заборами, с голыми кустами, выбегающими к самым калиткам, с тусклым месяцем и с Максом, — она была моим миром. И я не хотела думать о том, что опасно бушует за его границами.
Так уже было со мной когда-то. В первый раз нас посадили в самолет, чтобы мы прыгнули. В самолете было светло и спокойно. Свой мир. Только не надо было смотреть в окно, на пугающую пустоту без всякой видимости, в которой мы, казалось, повисли...
Это было неправильно, что мы шли с ним вместе, но я ведь сейчас же вернусь. Еще несколько шагов, еще шаг. Сейчас он оторвется от меня и шагнет в пугающую пустоту без малейшей видимости. Мне было тяжело оторваться от его плеча. Почти так же, как оттолкнуться от спасительного, казавшегося таким устойчивым борта самолета.
Все же я сказала первая:
— Вот и всё, дальше не пойду,
Он прижал мою голову к своей шинели, непривычно пахнущей дешевыми сигаретами — он не взял с собой трубки.
— Спи спокойно.
— Будь осторожен.
Я постояла еще немного, глядя, как он идет навстречу месяцу своей не очень бравой походкой, в видавшей виды шинели и в пилотке, небрежно посаженной на рыжие завитки. Типичный фриц. Немецкий солдат эпохи неудавшегося блицкрига.
Глава третья
Прошло всего две недели, но казалось, что мы уже давно в городе. И наш первый вечер в нем казался очень-очень далеким.
В обманчивом покое его было что-то от «фальшивой деревни». В этом городе не было ни спокойного места, ни спокойной минуты. Не только для нас с Максом или для Жанны — для любого, самого благонамеренного обывателя. Даже для «капустного» Ганса, водителя, с которым подружился Макс, и для его приятелей: им всегда грозила участь Готлиба.