Почти каждую ночь город бомбили наши. Немцы беспрерывно устраивали облавы, прочёсы, массовые обыски, не говоря уже о бесконечных обменах «аусвайсов». Слово «Anmeldung» — регистрация порхало из уст в уста. Регистрировались по профессиям, по возрастам, по имущественному цензу, по национальности. Это был режимный город, вблизи совершенно секретного объекта, замаскированного деревней.
Окрестности города, изрытые подземными сооружениями, расширили его границы. Строили вышки, бетонировали дзоты, рыли ходы сообщения, накатывали брёвна на блиндажи — обширные, вместимостью до роты, устраивались гнёзда огневых точек — создавался мощный пояс обороны. Город был перенасыщен людской силой, предназначенной для войны. И это прежде всего отразилось на госпитале, куда изо всех истоков устремлялся солдатский поток. Этот госпиталь был настоящим котлом, в котором кипели все новости. А команда, где числился Макс, подхватывала в этом смысле самые жирные куски. Выздоравливающих использовали на разных хозяйственных работах, и многие шныряли по городу и по воинским частям. Здесь околачивались всякого рода «любимчики» и приближенные высоких лиц. Здесь неожиданно скрещивались интересы персон, казалось бы, чрезвычайно далеких от пропахших креозотом, плохо побелённых палат бывшего учительского института.
В условиях, когда железные грабли тотальной мобилизации хватали своими зубьями безруких, одноглазых, хромых и припадочных, когда в одну неблагоприятную для себя минуту можно было угодить дьяволу в пасть: в ударный карательный батальон, — в госпитале среди массы больных и увечных околачивались здоровенные балбесы. Они резались в карты и пили шнапс, благословляя своих покровителей и молясь о том, чтобы неблагоприятный час миновал и их. Потому что и покровителям где-то был уготован такой час.
Макс плавал в этой накипи почти что свободно, с независимым видом фаворита, самое меньшее штандартенфюрера.
Проигравшись дотла какому-то Леопольду из Шпандау, Макс стал его лучшим другом. От Леопольда он узнал, что у высотки «48-2» выстроена декоративная деревня, которая маскирует с воздуха подземные склады боеприпасов фронтового значения. Строили «деревню» тысячи советских военнопленных. Все они были расстреляны по окончании работ. Сам он, Леопольд, нажил себе в подземном хранилище авиабомб острый суставной ревматизм и проклял день, когда спустился под бетонированные своды.
Сообщение о том, что под «фальшивой деревней» располагаются склады боеприпасов фронтового значения, мы должны были передать в воскресенье днем. Так выпадало по расписанию, и это ставило нас в тупик, потому что в такой день было всего труднее где-либо пристроиться. Задерживать же подобные данные мы по-настоящему не могли и часу.
Макс сказал мне, что «простучит» из лесу. «Капустный» Ганс предложил свезти всю компанию за город. Он доставит капусту в часть, а «инцвишен», на обратном пути, повеселится с нами в пивной на опушке. И потом отвезет нас обратно.
— Колоссаль, — сказала я.
В «капустном шевроле», как называли полуторку Ганса, собралась небольшая компания. В одной из женщин я узнала продавщицу из продмага. Другая, как сказал мне Макс, была «честная девушка, дочка своей мамы». Главным в этом обществе был «выздоравливающий» Норман, тромбонист из оркестра, наци и родственник полкового казначея.
Был солнечный день, чудесная погода для «аусфлюга». Пивную на опушке леса содержал «обрусевший было», как он сам говорил, немец Зепп, Мужчины, приехавшие без женщин, уселись пить пиво. Парочки разбрелись по лесу. Мы с Максом забрались в такую чащобу, что уже не слышно было, как аукались на немецкий лад: «Ю-гу!» — наши спутники. У нас еще было несколько минут до сеанса, но мы так волновались, что не перемолвились и словом.
Макс развернул свою «кухню». Когда я подумала о том, что́ именно он передаёт, мне стало нехорошо.
«Та-та-та-та!» Боже мой! Сколько мучений и риска уложились в несколько «та-та-та» морзянки.
Макс расположился как у себя дома. Лежит пузом на шинели, все свои причиндалы раскинул вокруг. Когда он работает, для него ничего не существует. Когда-нибудь его сцапают в состоянии такого транса. Сейчас он, конечно, может быть спокоен: я кружусь вокруг него. «Та-та-та...» Если что-нибудь... я прикрою его огнём, и он уйдет с рацией. «И десять гранат не пустяк» — кажется, так мы пели когда-то. Десяти у меня нет, есть одна. Лимонка. «Гранаты побросала?» — спросил меня кто-то голосом Захара Ивановича. Нет, Захар Иванович. В тот раз я вас обманула. Это произошло много позже, когда мы с Максом собирались сюда. Тут я ему и сказала: «Теперь едва ли тебе придется подрываться со мной на одной гранате. Давай учи!»