Выбрать главу

Чжан-сочжан велел разойтись всем, кроме старейшин. Когда двор опустел, старейшинам было указано, сколько выделить земли, сколько собрать скота и семян для переселенцев из внутреннего Китая. Основная тяжесть обложения падала, конечно, на долю тружеников…

Обойдя восемь селений, Чжан-сочжан получил в подарок восемь иноходцев, которых пустил пастись в косяк лошадей знакомого бая; на пятьсот серебряных монет-юаней, полученных за то, что отпустил на свободу нескольких арестованных, приказал старосте купить и содержать овец. Сейчас перед сочжаном красовался саврасый иноходец под пекинским седлом, невдалеке стояли кучкой сельские богатеи — они пришли проводить знатного гостя. Чжан шагнул к коню, и его чуть не на руках взгромоздили в седло. Чиновник возвышался на коне как кувшин: казалось, вот-вот свалится.

— Это очень смирный конь, — держите повод свободнее, дажэнь, — лебезил шанъё, ведя под уздцы саврасого с седоком за ворота.

Ему вторили баи во главе с имамом:

— Приезжайте почаще в наши места, господин дажэнь!

— Пока защищаем мы вас, а вы нас — будем жить спокойно, — отвечал с притворной улыбкой сочжан.

— Правильно, дажэнь, верно…

— Гоните смутьянов! — приказал сочжан.

Солдаты вытолкали из амбара пленников, лица их были страшными от ссадин и кровоподтеков. Чжан оглядел их, бросил:

— Вперед!

Ударами прикладов погнали бедняг по главной махалле селения, жители вышли из домов и молча смотрели на них. Некоторые женщины пытались вручить страдальцам свертки с лепешками, но солдаты никого не подпускали близко.

В середине махалли сочжан приказал остановиться и крикнул:

— Люди! Кто перечит правительству, будет наказан, как эти…

Его перебил Хетахун:

— Братья! Слезы и горе не избавят нас от бед!..

— Молчать, смутьян! — заорал шанъё.

Солдаты принялись избивать Хетахуна прикладами. В это время сквозь толпу прорвалась девушка.

— Хетям! — крикнула она. Казалось, все кругом зазвенело от ее голоса.

— Прощайте, Тажям…

С невысказанной любовью взглянули друг на друга Хетахун и Тажигуль, и неизбывным горем были полны их глаза…

— Чего стоите, идиоты? Гоните! — закричал переводчик на солдат.

— Чья это дочь? — тихо спросил Чжан у шанъё, когда арестованные отошли достаточно далеко.

— Таира, — ответил тот.

Чжан-сочжан подумал с минуту, закусив губу, потом сказал:

— Веди домой! — и, не ожидая ответа, повернул коня.

Тажигуль соответствовала своему имени — венец цветов, — она была одной из самых красивых девушек селения: лицо можно было сравнить с маленьким серебряным блюдечком, а глаза, обрамленные густыми темными ресницами, приковывали взор каждого. Природа наделила девушку не только красотой: когда она брала в руки маленькую кумульскую скрипку, то, казалось, даже соловьи замолкали. Семья ее жила бедно, но дружно, Тажигуль в ней была светом и радостью. И хотя девушка все чаще посматривала в зеркало, родители не спешили расставаться с единственным ребенком и потому отказывали сватающимся. Им хотелось назвать сыном хорошего парня. Казалось, их желанию суждено осуществиться — Тажигуль встречалась с Хетахуном, одним из лучших парней в селении, и родители юноши и девушки уже начали подумывать о свадьбе. Но сегодня все их мечты были разбиты. Удастся Хетяму вырваться из рук сочжана? Вряд ли. Говорят, еще никто не ушел от него невредимым. И еще говорят, что всех схваченных сегодня отправят на каторжные работы в шахты, а это путь с одним концом: уйдешь — не вернешься.

Молча сидели и горевали при слабом свете коптилки отец и мать Тажигуль. Только тяжелые вздохи передавали их состояние. Из соседней комнаты вдруг послышался голос скрипки — старики подняли отяжелевшие головы и вопросительно посмотрели друг на друга. Скрипка в руках Тажигуль пропела грустную, заунывную мелодию, а потом послышался голос девушки:

Ни дня не жить Мне без милого. Перед огнем любви Муки ада ничто…

Никогда еще девушка не пела так грустно. Да и скрипка не привыкла к такой скорби. Нет, не скрипка, это сердце Тажигуль страдало и печалилось. Родители плакали. Горе, неутолимое, горе дочери разрывало их сердца. Мать не выдержала:

— Соловушка мой…

Она встала и направилась к дочери, но тут с шумом открылась наружная дверь, в комнату ввалились четверо солдат и посыльный старосты. Тажигуль, прижав скрипку, замерла. Мать бросилась к дочери, заслонила собой. А старик отец остался сидеть в углу.