Они возвращались молча.
«В словах Тохтахуна заключена истина, — размышлял Заман. — У людей низших сословий день ото дня нарастает недовольство правительством. А почему? Правительство — национальное, руководители — национальные, армия — национальная, все дела ведутся на национальном языке… Все построено на национальной основе, а народ недоволен. Затянувшаяся война, ухудшение жизненных условий вызывают раздражение уставшего народа. Но главная причина не здесь — она в баях, духовной знати, притеснителях, вельможах ханской кости, чиновниках… Вот где источник народной ненависти!»
Размышления Замана прервала печальная песня, прозвучавшая невдалеке:
— Слыхали, Заманджан? Кто сложил эту песню, высказал правду.
Заман шел, опустив голову, молча, будто не слышал друга. «Эта песня из четырех строк заменяет целый дастан о положении в Кашгаре, о том, что бросается в глаза на каждом шагу». Заман вспомнил, что недавно на большом банкете познакомился с двумя поэтами — Шапи и Аджри, и сейчас ему захотелось повидать их.
— Рози-ака, — остановился он, — не сходить ли нам в одно место?
— Вот как… Не вернемся ночевать, а вдруг нас будут спрашивать?
— Ночью не будут. Хотелось бы сходить к Шапи.
— Шапи известный в Кашгаре человек. Его найти легко, любой укажет дорогу. Вы чуточку отдохните, я узнаю. — Рози почти бегом кинулся к пекарне у торгового ряда, где горел свет.
Заман нашел укромное местечко, закурил. Со стороны Ярбага быстро проехала запряженная парой лошадей коляска, повернула к Заману. В коляске важно восседал Гаип-хаджи, а рядом красовался куклой безбородый личный секретарь Сайпи. «Не понять, что за человек. Связи его сомнительны. А эта черноглазая куколка держится за него, прислуживает… Гаип недавно долго о чем-то шушукался с нашим Хатипахуном. И не узнаешь, кто он, — то ли курд, то ли афганец, то ли турок, то ли уйгур…»
Внезапно кто-то сдавил плечо. Рослый мужчина, приблизив голову к лицу Замана, всматривался в него.
— Хи… хи… — произнес он, и сразу пахнуло перегаром вонючей китайской водки.
Заман отпрянул:
— Кто ты?
— Погоди! — Тот нашарил рукой нож, висевший в ножнах на поясе.
Заман поспешно расстегнул кобуру пистолета.
— Эй! Шевельнешь рукой — застрелю! — закричал подоспевший Рози, направив маузер на мужчину.
Мужчина попятился, заворчал:
— Не этот ли сводник в базарный день заигрывал с моей женой?
— Раскрой глаза, дурак!
— Кто в Кашгаре не знает распутника Сайпи? — негодующе развел руками мужчина.
— Прочь с глаз! Я не тот, кому ты грозишь! — крикнул Заман.
— Ну, если ты не Сайпи, ладно! — Масак, пошатываясь, как пьяный, побрел в сторону. Чтобы отвести подозрения, он забормотал: — Жаль, не попал мне в руки мерзавец Сайпи…
Откуда друзьям было знать, что Масак пытался выполнить поручение Юнуса — убить Замана? И что Юнус подучил Масака прикинуться в случае неудачи пьяным ревнивцем…
— Если бы ты опоздал, Рози-ака, он мог ударить меня ножом.
— Не догнать ли его? Я чую неладное. Ведь Юнус здесь…
— Да ну его, пьяного ревнивца, Рози-ака!
— Тогда оставим всяких Шапи-папи, уйдем побыстрее. В наше смутное время нужна осторожность, мой ходжа, осторожность!
В пригороде Когане, в плодовом саду, не уступавшем лучшим садам кашгарских богачей, готовились к пиршеству. Дорогу за версту от сада чисто подмели и полили, расставили слуг для встречи гостей. По обе стороны огромных ворот замерли, опираясь на посохи, два аксакала в чалмах, в легких белых халатах, с белыми опахалами в руках. От ворот к застолью проложили ковровые дорожки шириной в три шага. Много молодых проворных джигитов готовы были принимать у гостей верхнюю одежду и развешивать ее в установленном-порядке, расставлять калоши, помогать гостям совершать омовение рук из специальных серебряных с чернью кумганов — кувшинов, держать наготове полотенца, разносить закуски и кушанья, разливать чай.
В просторной, способной вместить в ширину две арбы, виноградной беседке настлали циновки, на них — цветные кошмы, на кошмы — ковры, а поверх всего — толстые узкие одеяла. Дастарханы были уставлены всевозможными яствами — на любую прихоть. Чтобы придать кушаньям сладостный вкус, пригласили особо искусных поваров Кашгара. Для утоления жажды приготовили кумыс и еще напиток из верблюжьего молока. Десятками кололи годовалых ягнят и жеребят-сосунков.