Когда Ходжанияз-хаджи вместе с назирами и высшим духовенством пожаловал в мечеть, муэдзин взошел на минарет и прокричал азан — призыв к молитве. Сегодня напутствуют на священную войну, будут снова и снова просить о даровании победы, и голос муэдзина звенел и дрожал от волнения. Тысячи солдат в глубоком, молчании слушали его, словно боевой приказ командира. Только короткое ржание застоявшихся коней время от времени нарушало утреннюю тишину.
На молитвенном обряде из четырех ракаатов — стояния, поясного и двух земных поклонов — имамом-предстоятелем был сам главный муфтий Кашгара. Затем последовала «кутби зафар», а после нее длиннейшая проповедь, в которой воины призывались добыть победу отвагой и дерзаниями, не жалея жизней: «погибнете — святые, уцелеете — священные подвижники»…
Частые заклинания муфтия — «илляхи амин» — подхватывали и повторяли многочисленные служители-помощники и войсковые имамы в зеленых чалмах, стоявшие перед каждой сотней. Их призывные голоса перекатывались так, что кони в рядах вздергивали головы и прядали ушами. В заключение, испросив высшего благословения во имя правого дела пророка, во имя победы, во имя безмятежного спокойствия и добродетельности граждан, выделили ради благополучия воинов милостыню нищим и странникам — двадцать коров и сто пятьдесят овец. На этом моление о победе закончилось.
Когда Сабит-дамолла, назиры и почтенные люди, провожавшие Ходжанияза, показались в главных воротах мечети, заранее взобравшиеся на портал глашатаи прокричали:
— Желаем победы Гази-ходже!
Многократно повторенный громкий клич волнами расходился по Кашгару и слышен был далеко-далеко.
Сопахун, постоянный войсковой знаменосец, и сегодня замер под зеленым стягом с изображением звезды и полумесяца. Его чуть удлиненный лоб закрывал малихай с раздвоенными по бокам полями, и как раз посередине малихая был прикреплен серебряный полумесяц, отражающий сияние утренней зари.
Перед строем появился Ходжанияз, со словами: «Аллаху акба-ар» — «Велик аллах!» — поднес к глазам край «знамени победы» и без чьей-либо помощи вскочил на бурого коня с белым пятном на лбу, верного друга еще с кумульских боев.
Высоко подняв голову, повел он взглядом по сторонам. Его вид и взор были величавы и внушительны. На голове, несмотря на лору, шапка из куньего меха, на плечах бешмет зеленого сукна, на ногах ичиги с короткими голенищами. По бокам висели на перекрещенных ремнях два маузера. Собираясь в бой, он всегда навешивал на себя пару маузеров, а в бою, отпустив поводья, метко стрелял с обеих рук. Люди, неравнодушные к своему национальному воинству, страстно желавшие видеть страну независимой, восторженно любовались трепетавшими на утреннем ветерке флагами, замершими в колоннах всадниками при винтовках и саблях, в одинаковых малихаях, в одинаковых темно-малиновых бешметах и желтых кожаных сапогах.
— Видал, Аджри, — Шапи толкнул приятеля в бок, — какие они, а! Уйгурским парням издревле к лицу и военная форма, и оружие. Взглянуть бы, как затрепещут сердца врагов при виде наших джигитов, сидящих на конях, словно ловчие соколы на рукавице!
— Сегодня я убедился, что Ходжанияз прирожденный воин, — сказал Аджри. — Жаль только, нет возле него образованного рассудительного военного советника!
— Ты прав, — подтвердил Шапи. — А эти соколы, если их получше содержать да закалить, и орла возьмут.
— Мы народ, который не сумел проявить своих сил и одаренности и растерялся…
Слова Аджри прервал голос Ходжанияза:
— Сопахун, вперед!
Один из офицеров скомандовал:
— Марш!
Команду повторили сотники. Сопахун двинулся впереди войска. Сотники в свою очередь тронулись с мест, и зазвучал военный марш:
В свое время этот боевой марш воодушевлял людей, волновал их сердца. И Кашгар всколыхнулся. Возбужденные кашгарцы от мала до велика пошли проводить своих воинов в бой. Глаза Аджри наполнились слезами. Не отрывая взгляда от волнообразно покачивающихся уходящих колонн, он воскликнул дрожащим голосом:
— О мой народ! Судьбу твою я в мире разделю. Сто тысяч мук перетерплю, но от тебя не отрекусь…