— Полезнее было бы, чтобы звучало живое слово, надо отправить на улицы, на площади наших людей, — предложил Адил.
Сабит одобрил:
— Нужно, и немедленно… Шапи-эфенди, пусть редакция возглавит это дело.
— Хорошо, ваша милость, только…
— Что «только»? — тихо, но строго спросил Сабит-дамолла.
— Назиры, вместо того чтобы служить примером для народа…
— Говорите, говорите, Шапи-эфенди. Мы должны привыкнуть говорить обо всем откровенно и не стесняясь.
— Если судить по сатирическим стихам, статьям и сообщениям, приходящим в газету, некоторые назиры через меняльные лавки скупают золото…
— Кто? — вскричал Сабит-дамолла, и его похожее на лепешку лицо побледнело.
— Шамуса, Абдулла Хелилхан, Али-дамолла.
— О всевышний! — простонал Сабит, руки его задрожали.
Шапи стало не по себе: не ко времени, сказанными словами он расстроил главного назира. «Может, я нарушил приличия, пожаловавшись на назиров? Нет, самое время!»
— Не сочтите за неучтивость, господин главный назир, — произнес Заман, боясь упустить подходящий момент, — но при таких действиях высокопоставленных лиц чего будут стоить самые возвышенные наши слова, хоть написанные, хоть произнесенные!
— Вы рассуждаете безукоризненно, дети мои, — сказал Сабит, тяжело вздохнув. Он верил сидящим перед ним трем молодым людям, верил их откровенности, их правоте. Он и сам вот уже сколько времени мучился теми же муками, чувствуя свое бессилие. Быстро и обстоятельно все обдумав, он сейчас решил посоветоваться с надежными людьми и, заканчивая разговор, обратился к Заману: — Тебя сынок, наверное, доблестный Махмут прислал?
— Да, ваше превосходительство! — Заман приложил обе руки к груди.
— Вы, эфенди, извините меня, — Сабит посмотрел на Адила и Шапи. — Если будет возможно, встретимся завтра.
— Благодарим. — Оба они, пятясь, вышли.
Пригласив Замана сесть, Сабит вставил ключ в стальную шкатулку, служившую ему сейфом. Шкатулка, хоть и небольшая, открылась медленно и со звоном. Сабит вынул из нее плотный запечатанный пакет и вновь закрыл шкатулку на ключ.
— Тебе сказали, в чем смысл твоего поручения? — спросил Сабит, сев рядом с Заманом.
В его слабом, но требовательном голосе было что-то такое, что действовало на всех. Заман, приложив правую руку к груди, почтительно ответил:
— Сказали, ваше превосходительство.
— Послание во что бы то ни стало нужно вручить только тому, кому оно предназначено. Случалось тебе прежде выполнять подобные ответственные поручения, сынок?
— Не один раз… много раз.
— Молодец! Ты меня успокоил, сынок. — Сабит был доволен.
— Благодарю вас.
— Правду ли говорят, что ты был близким учеником покойного Пазыла-афанди?
— Пазыл-афанди для меня был не только учителем, но и самым доверенным наставником, — горячо ответил Заман.
— Сможешь ли ты четко ответить, сынок, в чем состояли политические убеждения твоего учителя Пазыла-афанди? — Сабит-дамолла впился взглядом в глаза Замана.
— Прошу прощения, ваше превосходительство, я не совсем понял смысл вашего вопроса. — Заман не смутился под его взглядом, продолжал смотреть в лицо Сабиту.
Дамолле, возможно, понравилось, что юноша держится свободно, не унижается. «Не скован, хоть и молод. Не из одного ли теста замешены он и Пазыл? Они представители нового времени…» — мелькнуло в голове Сабита.
— Не поборник ли он… народа, хотел я узнать, — произнес главный назир. Ему хотелось спросить: «Не поборник ли он материализма?» — однако задать прямо такой вопрос он не нашел нужным.
— Поборник народа, поборник родины, поборник человеколюбия! Не будет преувеличением, если я скажу, что до сих пор не встретил такого же волевого человека, равного ему по силе этих черт характера! — Заман произнес эти слова раздельно, подчеркнуто, с ударением. Одно лишь «до сих пор» показалось ему излишним перед лицом дамоллы.
Сабит-дамолла думал в это время: «Вы посмотрите, как он не стесняясь прославляет передо мной своего наставника! Это великое достоинство, когда человек может постоять за свою веру и убеждения. Усопший Пазыл не защитит Замана, Заман в наших руках, в нашей власти, но восхваляет не нас — превозносит мертвого Пазыла! Это проявление воли, убеждений, веры. Есть ли у меня такой же ученик или приверженец, который решится от чистого сердца возвеличивать меня так же, как Заман Пазыла? Шапи? Адил? Шамансур? Кто знает…» Сабит, словно обвиняя себя в чем-то, тихонько вздохнул.