Девятого августа 1933 года Ма Цзыхуэй, воспользовавшись уходом Томура-сычжана к Улугчату, захватил Кашгар. А шестнадцатого августа Томур и Шамансур, объединившись, прогнали Ма Цзыхуэя из Старого города. Потом Ма Цзыхуэй прибрал к рукам басмача Османа и поручил ему убийство Томура, положив этим начало своей мести. Однако до Шамансура дотянуться не смог, лишь мечтал об этом. И вот время пришло… Все рассчитано наперед: когда он, Ма Цзыхуэй, подойдет к Янгисару, туда же прибудет отправленное Ма Чжунином подкрепление — кавалерийский полк, который спешит сейчас по западной стороне Калпуна и Астин-Артуша. Надеясь на эту поддержку, Ма Цзыхуэй с большим воодушевлением двигался по направлению к Яркенду…
Возвратившись в отведенную ему комнату, Заман собрался отдохнуть, но его вызвали к Шамансуру. Солнце еще не скрылось, однако в расположенных анфиладой комнатах с узкими оконцами уже зажгли свечи. Шамансур сидел в верхней одежде, опираясь на громадные пуховые подушки, и лакомился ядрышками знаменитых янгисарских миндальных орешков, которые ему колол здесь же слуга.
— Входите, Заманджан, садитесь! — пригласил он, когда Заман появился в дверях.
Поблагодарив, Заман сел на сложенное вдвое ватное одеяло.
— Принеси горячего чая! — приказал Шамансур слуге.
— Слушаюсь! — Тот приложил правую руку к груди, поклонился и вышел.
— Есть неприятные, зловещие новости, — сказал с отчаянием Шамансур. — Ваш прославленный Гази-ходжа у Чокан-яра получил по морде от такого вот, с локоток, — он протянул вперед длинную руку, — мальчишки-командующего и бежал без оглядки…
— Сражению присуще и отступление, это естественно, — ответил-Заман, раздраженный словами Шамансура. — Но это отступление, конечно, не предвестник разгрома!
— Не знаю, — понурил голову Шамансур. — Судите сами — в войсках брожение, в народе начинается паника. В таких условиях и нам воевать очень затруднительно…
Заман взглянул на Шамансура так, словно хотел сказать: «При первых признаках боя приготовился бежать до Хотана!»
— Пока вас не было, — продолжал Шамансур, — мы советовались с военачальниками… — Он не договорил. Очевидно, посчитал неуместным открывать Заману, о чем совещался с наиболее близкими людьми, и потому закончил фразу вопросом: — Вам известно это?
— Известно. Я обошел базар и постарался узнать, что делается в народе, — отчетливо произнес каждое слово Заман.
— Ну-ну, что же говорят в народе? — спросил Шамансур после того, как слуга поставил перед ними две чашки горячего чая и по знаку хозяина вышел вновь.
— Когда воины с винтовками в руках, с саблями на поясах, верхом на хороших конях вдруг поддались страху, то уместно ли удивляться, если простой люд беспокойно бежит в горе и печали куда глаза глядят?
— Хм… — Упрек Замана попал в цель, и эмиру-сахибу нечего было сказать-. «Смотри, какое самомнение… На языке бахвальство, а услышит свист пули, с криком: „Мама!..“ — прятаться побежит, сопляк!» — отчитал он Замана про себя, а вслух спросил: — Знаете что-нибудь о схватке Оразбека с Ма Цзыхуэем, между Старым и Новым городом Кашгара?
— В этом случае не самое ли подходящее для вас — без промедления двигаться вперед? — произнес Заман.
Шамансур бросил на него быстрый взгляд, хотел сказать что-то, но промолчал.
— С вашего позволения, я хотел бы тоже пойти в бой с оружием в руках.
— Брат поручил вас мне. Поэтому я должен беречь вас.
— Я не могу стоять в стороне, быть только наблюдателем. Прошу разрешить мне возглавить сотню бойцов и отправиться вперед, — решительно проговорил Заман.
— Посоветуемся. Отдыхайте, Заманджан.
Глава тринадцатая
Милые, оплакивать не перестанем
Происшедшее в Пичане и Турфане…
Эта печальная газель широко распространилась в народе после резни в Пичане и Турфане. Если турфанцев истребляли шэншицаевские наемные головорезы — белобандиты-папенгутовцы, то население Пичана вырезали мачжуниновцы.
Задумчиво глядел Рози на мерцающее пламя свечи и, вспоминая об этом случившемся два года назад бедствии, без конца повторял скорбную газель.
— Грустишь в одиночестве, Рози-ака? — спросил Заман.
— Душа разрывается, и дышать мне нечем сегодня…
— Поразительно, — удивился Заман. — Не могу поверить, что вижу тебя в мрачном настроении, Рози-ака.
— Правду, видно, говорят: «Кто десять раз смеется — хоть раз да заплачет…» Все стоит перед глазами, не уходит старик, которого, помните, мы встретили в кяризе возле Турфана.