— Ты что же поднялся в такую рань? — спросила она.
— Соловей разбудил, мама, — ответил Заман, кивнув на куст цветущей сирени, похожий на клубы густого тумана. Там поселился соловей.
— Этот соловушка, сынок, не покинул нас и после твоего отъезда… Куда это ты направляешься?
— Пойду пройдусь, мама.
— О-э? Приехал, а дня не посидишь дома. Совсем сделался чужим…
— Что ты, мама! Кроме вас, у меня никого нет.
— Побудь дома, младшие так тосковали по тебе, а ты…
— Больше я никуда не поеду, — начал он успокаивать мать, — хватит мне служить у баев на побегушках.
— Правильно, сынок. Когда не было тебя дома, я ночей не спала, молилась богу… — Мать утерла рукавом глаза.
— Ну вот, опять… Не надо, мама.
Заман, как в детстве, прильнул головою к ее груди. Мать нежно погладила сына по голове, постепенно успокаиваясь.
— Свет очей моих, сынок мой, — шептала она.
— Мама, — проговорил Заман, осторожно высвобождаясь из ее объятий, — я скоро вернусь. Жди меня к чаю.
— Возвращайся быстрее, сынок. К твоему приходу я приготовлю завтрак. Посмотри, как красиво у нас в огороде! — мать показала на аккуратные грядки, за которыми всегда ухаживала сама.
— У тебя золотые руки, мама, — Заман улыбнулся. — В твоих руках и сухая травка зеленеет…
Он вышел на улицу. Дом, который снимала семья Замена, примыкал к большому плодовому саду бая Ван-кадыра, этот сад славился необыкновенным цветником.
Заман, с наслаждением вдыхая густой аромат, вошел в сад. Старый цветовод Сулейман занимался поливкой.
— Пусть не знает печали ваше сердце! — приветствовал своего давнего знакомого Заман, подойдя к арыку.
— Ты посмотри! — Сулейман пополоскал кетмень в воде. — Совсем мужчиной стал.
— Таков закон природы!
— Не знаю, какой уж там у природы закон, дружок, — отвечал цветовод, — знаю только, что тебя вырастили молитвы твоей матери и ее руки. Если не взрыхлить землю вокруг цветка да не полить его вовремя, засохнет. А ты? Как бы ты вырос без материнской заботы и любви?
— Не спорю, дядюшка.
— Теперь ты должен кормить мать, ухаживать за нею. Иначе зачем растить детей?
— Что это за цветок так пышно распустился? — переменил разговор Заман.
— Ученые вы люди, все знаете — как писать, как читать, а язык цветов для вас непонятен. Какой запах у него, вот посмотри. — Старик, осторожно шагнув через грядки, срезал цветок. — Понюхай, никакие духи с ним не сравнятся!
— Спасибо, дядя Сулейман! — поблагодарил Заман.
— Этот из первых весенних цветов. А те, что раскрываются к осени, пахнут еще сильнее. Почему, а?
Заман, слушая старика, смотрел на цветы, посаженные ровными рядами, и ему казалось, что он видит их впервые в жизни. Зеленые листья отливали бархатом, тут и там на концах стеблей уже красовались бутоны, испускавшие такой запах, что душа невольно тянулась к ним, а в сердце пробуждалось тревожное и сладкое чувство, подобное чувству любви. «Правы поэты, когда сравнивают красивых девушек с цветами», — подумал Заман.
— Вы настоящий чародей, дядя.
— Э, дорогой, каждый в своем деле должен быть чародеем. В старину говорили: «Лучше початок, чем бесполезная трава…» О-о! Пока мы болтаем, вода-то грядки размыла!
Сулейман, подцепив кетменем пласт дерна, так метко швырнул его в размытое место, что Заман изумился:
— Ловко же у вас это получается!
— Думаешь, свою бороду я выкрасил? Она побелела от работы с кетменем, сынок, У кого слабая поясница, тому лучше за кетмень не браться. Ты все еще работаешь у бая?..
— Да.
— Наверное, немного поправил свои дела, а?.. Хотя у бая лишнюю монетку не вырвать. Вот я уже тридцать лет работаю в этом саду, но к халату халат не прибавляется.
— Душа спокойна, и на том спасибо. Растите цветы, ухаживаете за садом — что может быть лучше?
— В саду, около цветов, душе действительно спокойно, да ведь уши-то слышат…
— Что слышат?
— Не хитри, — обиделся Сулейман, — ты все знаешь, зачем со мной хитришь?
— Вы говорите о кумульских событиях?
— А о чем же еще? Сам видишь — цены растут, баи прячут свои богатства. Что будет завтра-послезавтра?
— Это забота баев…
— Нет, сынок. В таких случаях все беды сыплются на головы бедняков.
— Может, кумульцы для того и восстали, чтобы избавиться от этих бед?
— Чего не знаю, того не знаю.
— А не стыдно нам, дядя, сидеть сложа руки, когда поднялись кумульцы? — продолжал Заман.