— Не обессудьте, родные, время позднее, иначе мы приняли бы вас по-другому, — извинялся Турап.
— А это? Это что? — Заман указал на чашу. — Чем плохое угощение? Разве у нас в Кульдже сохранишь груши до этих дней? По-честному говорю — каждая стоит барана!
— Лишь бы гости были не в обиде… — отозвалась Данахан.
Трудно было поверить, что этой женщине уже за тридцать, что она мать восьмерых детей: здоровьем было налито тело, на лице ни морщинки, ладно сидело на ней скромное бязевое платье.
— Садитесь, сестра, ноги устанут стоять, — Рози потеснился. — Турап, Данахан, большого подарка я вам не принес. Вот, пусть дети полакомятся. — Рози развязал платок на поясе и высыпал на скатерть сладости.
— Это, это… излишне. Я увидел тебя целым-невредимым, и душа моя достигла неба, — Турап прослезился.
— Как заботливы вы, Рози-старший, — растрогалась Данахан. — Ешьте груши, порадуйте нас.
— Заман мне как брат, мы будто сроднились с ним. — Рози не терпелось похвалиться другом.
— Да, — подтвердил Заман, — мы делим поровну и горе, и радости, мы прошли через испытания товарищества и братства.
— Эх, будь у меня баран, заколол бы сейчас в честь вашей дружбы! — воскликнул Турап.
— Вон на стене равап[32], сыграйте на нем да спойте свои газели, это будет лучше, чем закололи бы верблюда, ака, — предложил Заман.
Брови Турапа от удивления прыгнули вверх.
— Рози… обманул вас! — Он взглянул на брата.
— Не хитри. Я так истосковался по тебе, по твоим детям, по твоим газелям, что притащился среди ночи, — притворно обиделся тот.
— Розикам никогда не обманывает. Сыграйте, если вам не трудно, — повторил просьбу Заман.
— Только б не сплоховать перед гостями, — заскромничал Турап, настраивая инструмент. — Мои газели оставим на другой раз, а сейчас, может, послушаете песни удалого Саита-ночи?
Как определяют по первым шагам скакуна, так по манере держать равап нетрудно было угадать в Турапе искусного музыканта. Едва заиграл он традиционный для равапа напев маргул, как сразу же привлек внимание слушателей. Быстрые движения гибких его пальцев напомнили Заману игру Зикри на дутаре, и мысли сами собой понеслись в далекую Кульджу, на Или… А Турап играл уже другую мелодию, и к трогательному звучанию равапа присоединился голос певца:
Турап умолк. Все сидели, не шевелясь, будто не замечая, что не звучат уже ни музыка, ни пение. Печальная мелодия унесла слушателей в неведомую даль, и они витали там, не смея возвратиться. Даже дети замерли. А может быть, их слух привык уже к грустным напевам, и они покойно наслаждались ими сквозь сон.
— Очень, очень благодарен вам, Турап-ака, — чистосердечно произнес Заман. — Вы настоящий исполнитель, большой мастер!
— Чему не научишься, скитаясь по столовым, пекарням, сапожным будкам. В моей игре, конечно, много промахов, я ведь не учился у больших мастеров…
— Не скромничайте, Турап-ака. Вы жемчужина, затерявшаяся в куче мусора.
— В Кашгаре умелых рук немало. И, говоря по-вашему, они похоронены в здешней пыли, мой ходжа, — вздохнул Рози.
— С вашего разрешения мы пойдем. — Заман поднялся.
— Да куда же вы ночью… Наверное, недовольны угощением! — заговорили чуть не вместе жена с мужем.
— По-моему, большего удовольствия не бывает. Спасибо вам еще раз.
И как ни упрашивали хозяева остаться ночевать, гости распрощались и ушли.
Глава четвертая
Трое лазутчиков долго переругивались друг с другом, как старые сплетницы. Чжу-шожа, направленная в Кашгар под видом свояченицы Турди по линии жены-дунганки, которой он обзавелся еще в Шанхае, проклинала Шэн Шицая за непосильное задание:
— Ну подумай, Юнус, разве легко проникнуть к Ма Цзыхуэю, осажденному в цитадели Нового города?
— Пусть так! — Юнус раздраженно поднял вверх короткие усы. — А ты думала, Шэн Шицай прислал тебя сюда для развлечений? — Он схватил бутылку коньяку, налил себе и выпил, не предложив собеседникам.