Да, видно, недаром говорится, что не познавший ада не познает рая. А в том, что районная тюрьма Дагестана — это земной филиал ада, преисподней, Аида, подземного царства, могильщик уже не сомневался.
Вероятно, не сомневался в этом и районный следователь. Дважды вызывал он Хажи-Бекира на допрос, но могильщик на все отвечал: «Нет, я не убивал. Нет!» — «Ну, ну! — возразил на это следователь, пока еще добродушно. — Тогда ступай обратно в камеру и дозревай. Дозревай на досуге!»
Какими пустяками казались Хажи-Бекиру все его прежние беды в сравнении с этой последней! Только теперь он понял, что значит быть на воле, хоть бы несчастным, хоть бы нищим, хоть бы голодным, хоть бы одиноким, — но зато на свободе! «Люди, дайте мне пожить! — стонал Хажи-Бекир. — Я ничего от вас не хочу, я потерял все; потерял жену и саклю — я согласен, не буду ничего требовать, только дайте пожить… Да, да, да, я узнал здесь, что значит жить среди людей, на воле, глядеть в человеческие глаза, разговаривать с людьми, даже если у тебя горе на сердце! Ведь сказано: и черный день, проведенный со своим народом, — праздник. Жить! А что это значит „жить“? Неужели я жил до сих пор?! Нет, я существовал, как существует баран, ишак, ворона, дерево… Я не знал цены жизни, я не берег ее, я не любовался ею. А что доброго я сделал людям, односельчанам, чем они могут вспомнить меня? Неужели так ничего доброго и не сделал? А себе что я сделал, что видел в жизни, кроме кирки, лопаты и зияющих ям, куда укладывал покойников на вечный отдых… Нет, недоволен я тем, как жил! Плохо жил! А ведь, оказывается, жить — это великая и трудная обязанность человека на земле».
Странные мысли закружились вихрем в голове Хажи-Бекира, скромного сельского могильщика, который прежде вовсе не был склонен ни размышлять, ни философствовать. И теперь он не знал, за что зацепиться в этом вихре. Он только чувствовал всем телом, всем существом: надо вырваться отсюда!
Хажи-Бекир лежал на топчане, заложив руки за голову, и думал, но от дум ему не становилось легче. Надо было решиться, решиться бежать. Но как? Дубовые двери не выбьешь, да и задержит надзиратель… Железную решетку на окне тоже не сорвешь голыми руками… А вдруг застрелят его, как куропатку? Разве легко бежать из тюрьмы?! Но отчаяние толкало на все… Нет, бежать, бежать во что бы то ни стало из этой проклятой клетки, куда сдуру приперся сам!
Хажи-Бекир вскочил с топчана и стал колотить кулаками в дверь.
Явился хромой старик надзиратель, звякнул замок, открылась дверь. Надзиратель с охотничьей двустволкой в руках стал на пороге, спросил:
— У нас дом тихий, чего шумишь? Да и слышу я хорошо, хоть и стар. Чего тебе?
— Хочу выйти отсюда… — сказал грозно Хажи-Бекир, но тут же спохватился и жалобно добавил: — С утра не выходил на двор…
— Ну, раз понадобилось, иди!
И надзиратель повел его по коридору, держа ружье наперевес и ворча:
— Поскорей бы отправили тебя отсюда, было бы нам спокойнее.
— А ружье-то заряжено? — как бы между прочим спросил Хажи-Бекир.
— Вроде бы заряжал. А что?
— Если побегу, будешь стрелять?
— Да куда тебе бежать? Все равно от людей не убежишь. А убийце и среди людей как в тюрьме…
— Я не убийца.
— Так почему же ты здесь?
— Не знаю… А куда меня должны отправить?
— Куда следует.
— А куда следует?
— Это начальству лучше знать, я таких курсов не кончал.
Эта новость еще больше напугала могильщика: завезут куда-нибудь, откуда и дороги не сыщешь… Бежать, так уж сейчас!
— Эх, будь что будет! — сказал он вслух и сорвался с места, легко перекинулся через невысокий каменный забор недалеко от уборной, и, пока старик надзиратель возился с ружьем, которое так и не пожелало выстрелить — то ли патрон отсырел, то ли не было его вовсе, — Хажи-Бекир стремглав пустился к лесному склону. И пока надзиратель хромал к телефону, звонил о чрезвычайном этом происшествии, заключенный скрылся в лесу. Погоня оказалась тщетной. «Ага! — воскликнул следователь, узнав о побеге, — а еще говорил, мерзавец, что не убивал! Вот и признался… Ничего, долго он у нас не побегает!»
И Хажи-Бекир словно бы услышал: остановился, тяжело дыша, в густом лесу на подъеме к шубурумским высотам и почесал под бородой, которая с непривычки щекотала шею. «Опять, кажется, я что-то сделал не так, — хрипло сказал он. — Теперь уж и вовсе пойдут на меня охотой да облавой, что на волка… А, ладно, по крайней мере, на воле!»
Было холодно, было голодно, устал, измаялся Хажи-Бекир, но все же чувствовал себя почти счастливым: снова свободный человек и может идти, куда хочет! Но эта мысль недолго утешала его: вскоре наступила ночь, в ясном небе замерцали холодные звезды, похожие на светящиеся снежники. Хажи-Бекира охватил страх одиночества, страх беззащитного, который может и замерзнуть на таком холоде, и повстречать голодного сильного зверя… И могильщик все быстрее и быстрее бежал вперед, то спускаясь в ущелья, то поднимаясь на перевалы, как снежный человек, каптар, без роду и племени… «Каптар… А может, эти легендарные снежные люди просто такие же бродяги, как и я, — думал Хажи-Бекир, — скрылись от людских взоров и живут в снегах… Но чем же они питаются, эти каптары? На одном снеге долго не проживешь… А не они ли оставили в горных пещерах кучи турьих костей? Но как же снежные люди ловят этих чутких и гордых животных, чудесных существ, что не могут жить в одиночестве и всегда живут семьями. Да, все благородное живет в семье. И чем больше семья, тем спокойнее жить, тем увереннее держат себя члены семьи, тем легче бороться».