Валентина Михайловна Мухина-Петринская
Путешествие вокруг вулкана
Саратов
Приволжское
книжное издательство
1987
1. ДО СВИДАНИЯ, МОСКВА!
Меня собирают в экспедицию. Несколько раз на день приходится просматривать вещевой мешок, так как мама подкладывает туда массу лишних вещей.
— Как же можно без пледа? — удивляется она.
— Но ты уже положила мне пуховое одеяло. К тому же спальный мешок...
— На Север ведь едешь! — Мама в изнеможении плюхается на стул.
Папа, засучив рукава, составляет мне аптечку.
— Цитрамон, кальцекс, фталазол, йод, бинты... Тася, я положу на всякий случай валидол.
Папа без валидола не выходит на улицу, и он просто не может представить, как можно «отправляться в такую даль» без валидола. Я не спорю, аптечку можно отдать кому-либо из пожилых сотрудников, который в спешке оставит свою на столе, или на худой случай забыть в вагоне «Москва — Красноярск». Довольный папа подсовывает мне на всякий случай и валерьянку: вдруг расстроюсь.
В квартире такой кавардак, будто в экспедицию на Ыйдыгу собирается все семейство. Экспедиция эта несколько нарушила семейные планы. Папа с мамой думали так: «Окончит Тасенька лесной институт, получит назначение в лесхоз, и мы с ней поедем. (Квартира Родьке — он собирается жениться!) Подумайте только, какой рай: сосны, кедры, можжевельник, грибы, ягоды, витамины, ионы, кислород!» Во всяких ионах папа с мамой разбираются хорошо. Они уже много лет выписывают журналы «Здоровье», «Знание — сила», «Техника — молодежи» и «Вокруг света». Путешествовать они у меня любят до страсти. Всю зиму отказывают себе во всем, откладывают деньги на сберкнижку, а летом едут на Ветлугу, Каму, Чусовую или к морю. Несколько лет подряд ездили на Каспийское и Аральское. Курортов в нашей семье недолюбливают: много народу, тесно.
— Все- деньги на колеса просаживают, прости господи! — удивляется наша соседка по лестничной клетке тетя Поля.
А с осени мы начинаем выбирать, куда поедем на следующий год. На столах появляются справочники, карты, брошюры издательства «Географгиз».
У нас только один Родька (Родион Константинович!) домосед. Он старше меня на два года, уже окончил медицинский институт и работает невропатологом в поликлинике напротив — только улицу перейти. Родион редкостный домосед! Любит больше всего на свете читать, собирает библиотеку, только ее негде разместить. Хорошо, что у нас довольно широкий внутренний коридор, и Родька вдоль всей стены сделал стеллажи.
Мы живем в огромном восьмиэтажном доме, на пятом этаже, в двухкомнатной секции. Маленькую комнату занимает Родька, в большой — мама, папа и я. Кухня одновременно и столовая. Родион влюблен в молоденькую артистку кукольного театра. Не понимаю, как он ее рассмотрел.
Папа всю жизнь работает бухгалтером в госбанке, мама работала только в войну, когда папа был на фронте. Остальные годы она заботилась о папе и о нас.
Отцу пора бы и на пенсию, но он ждет моего назначения. По-моему, просто боится, что мама будет его посылать по очередям, чего он терпеть не может (как и я!). «Ты бы, Костик, съездил на проспект Мира, там воблу будут сегодня давать». Конечно, лучше работать в госбанке!
Институт я окончила этой весной, но назначения в леспромхоз, к великому огорчению Родьки и его невесты, не получила. Меня оставляют при кафедре. А сейчас я еду вместе с профессором Брачко-Яворским на Крайний Север, чему несказанно рада.
Когда я впервые задумалась над выбором будущей профессии, то выбирала именно такую, где больше шансов попасть в экспедицию. Долго я колебалась между геологией, гидрологией, океанологией и географией, пока в девятом классе не прочла «Русский лес» Леонида Леонова.
Не знаю почему, но ни одна книга не произвела на меня такого ошеломляющего впечатления. Дочитав, я не спала всю ночь и к утру твердо решила посвятить свою жизнь борьбе за сохранность русского леса. Действие этой книги на меня было тем более необъяснимым, что главные героини ее — и Елена Ивановна и даже Поленька — категорически мне не понравились. Более того, просто показались отталкивающими. Пусть они такие трудолюбивые, отзывчивы к новому, идейны и высоконравственны, но мне показались ужасно противными чрезмерные их терзания из-за дворянского происхождения матери и несуществующих прегрешений отца. Отношение Поли к отцу просто черствое до самого конца романа. А как жестоко поступила Елена Ивановна с мужем! Я даже всплакнула, когда читала, как Вихров напился с горя — один-единственный раз. А Сережа... тоже ведь ранен тем, что его отец кулак. При чем здесь отец? Важно, каков ты сам! Пусть бы мой отец был каким угодно — и я бы все равно его любила! И никогда бы в жизни от него не отреклась, как это делали некоторые.
Образ Грацианского вызывал во мне возмущение не сам по себе (было бы болото, а черти найдутся), а возмутили меня до глубины души те, кто способствовал процветанию Грацианского. Например, те редакторы, которые печатали в научных журналах его пасквили на работы Вихрова. Вообще, как могло наше общество допустить, чтоб Вихрову так мешали работать? Не понимаю. Брат Родион говорит, что я вообще наивна не по летам (23 года!) и мне еще многое предстоит понять. Не знаю. Но уверена в одном, что ни на какие компромиссы я не пойду никогда. Может, у меня уже есть основания так говорить...
В институте меня тоже считают наивной, причем в обидном смысле: для них наивность — синоним глупости. Ребята, правда, говорили, что женщинам это даже идет, но когда наивность не чересчур. А когда «чересчур», то это лишь раздражает. Что касается нашей профессуры, никто не считал меня наивной, ни один преподаватель. Но они в один голос утверждали: «Терехова — идеалистка!» И, чтоб мне не повредить, тут же торопливо добавляли: «Разумеется, не в философском смысле, а в житейском!» Соседка, тетя Поля, говорит, что я «не от мира сего», но это она потому, что я всегда ухаживаю за ней, когда она болеет. Она еще уверяет, что у меня «легкая рука» и что никакое лекарство ей так не помогает от ревматизма, как если я ее натру муравьиным спиртом. Родион говорит, что ей спирт и помог, а не мои руки. Но тетя Поля на это сказала: «Когда другие натирали, не помог же».
Мама меня считает неумной. Она так прямо и говорит: «Тася у меня хорошенькая, но недалекая. Вот Родион — очень умный!» То, что я и в школе, и в институте шла круглой отличницей, мама объясняет «врожденными способностями».
— Тася просто способная! Единственное, чем угодила в меня. Если бы я не бросила учиться, то была бы профессором или даже адвокатом!
— Из тебя бы вышел отличный адвокат! — охотно соглашается отец.
В каждой семье имеется свое семейное предание, есть и у нас такое. Это было, конечно, очень давно, еще до моего рождения. У моего однокурсника и приятеля Кузи Колесникова в те годы погиб дедушка — старый большевик.
Моего отца тоже арестовали, только мама оттуда вызволила.
Когда его забрали, мама, к ужасу всех родных и знакомых, развила такую активность, что ухитрилась попасть на прием к самому наркому. Представляю, как она его убеждала! Папу выпустили.
Насколько мне известно, это уникальный случай. Папа сидел в тюрьме ровно четыре месяца и три дня. После того четыре года был на фронте, где каждый час — разрушения, пожары, насилие, смерть. А в кошмарах его преследует не война, а тюрьма, где он и был-то, в сущности, мало. Папа говорит, это оттого, что самое страшное для человека — лишение свободы.
По-моему, есть более страшное: когда человек по глупости или из корысти сам откажется от свободы. Например, от свободы быть самим собой.
Мама вынимает из духовки мои любимые пироги с вишней, укутывает их полотенцем — это мне на дорогу — и принимается плакать.
— А вдруг девочка погибнет, вдруг медведь ее там задерет, тогда что?
— Почему же непременно погибнет? — смущенно (у него тоже болит сердце) возражает папа, и у него бьется синяя жилочка на облысевшем виске. Мама порывисто вытирает глаза, задумывается и — в какой раз — спрашивает: