Профессор Кучеринер была руководителем с широким кругозором, добрым и мудрым, способным всех объединить. А Женя категорически вычеркнул из плана тему самостоятельного научного исследования коллектива. Тема касалась образования планетарных глубинных разломов земной коры, и мы очень скоро поняли, почему он ее так безапелляционно вычеркнул.
Женя мотивировал свой поступок тем, что обсерватория — это «фабрика данных», и только. Задача сотрудников обсерватории следить, чтобы приборы исправно работали и проводить первичную обработку материалов. Работы-де у всех предостаточно, на Большой земле ее хватило бы с избытком на три таких коллектива.
Так он сразу всех разобщил. Отныне Валя должна заниматься лишь изучением атмосферы до 30 километров — не выше. Леша Гурвич — регистрировать потоки космических лучей. Иннокентий — измерять колебания земных токов, геологи — знать свои маршруты да последующую обработку в камералке, а гляциологи — не совать нос дальше своего льда. А уж в Москве по сведениям многих обсерваторий составится картина развития геофизических процессов на планете. Какой-нибудь академик найдет общие закономерности и сделает теоретическое открытие.
Когда ребята запротестовали, Казаков сказал, что в свободное время они могут заниматься чем пожелают, он в это не вмешивается,— у всякого свое хобби.
Так он сразу обескрылил всех. Вернее, мог бы обескрылить, если бы не Валя. Она взялась руководить комплексной научной работой во внеслужебное время.
— Мы закончим нашу общую работу,— заявила она гневно.— Конечно, у меня нет того научного кругозора, что был у Ангелины Ефимовны, поэтому вы должны помочь мне по мере сил...
Как понимаете, все это отнюдь не сблизило сотрудников с директором. Потом он добрался до меня. Вызвал к себе в кабинет и спрашивает:
— Тебе еще не надоело сидеть в душной камералке? Я говорю:
— Нет, не надоело. (В камералке тепло, уютно, весело и не очень-то поманивает зимой в полярную ночь — солнце только что взошло — на воздух. Но ему я этого не сказал.)
— Ты числишься как лаборант или коллектор?
— Лаборант-коллектор!
— Хм! При каком отделе?
— Вне отдела — где нужнее.
— Черт знает что! — насупился Женя.— Может, прикрепить тебя к аэрологам? Будешь помогать в запуске зондов, обработке наблюдений.
Но я уперся.
— Меня аэрология не очень интересует. А в запуске зондов я и так помогаю.
— Что же тебя интересует?
— Ну... геотермика, вулканология. Прикрепите меня к Иннокентию Трифоновичу... Раз уж надо человека прикреплять...
После этого мы минут пять молча смотрели друг на друга. Я неожиданно вспомнил, как Женя еще мальчишкой (а я был совсем маленький) приходил к нам и бабушка пекла для него его любимые блинчики с клубничным вареньем. Женя не простил матери, что она вышла замуж за врага отца, и был очень одинок дома. Поэтому он и приходил к нам — за душевным теплом. Должно быть, Женя тоже это вспомнил. Глаза его потеплели.
— Видишь ли, Николай,— начал он нерешительно,— мне самому будет нужен энергичный, развитой, добросовестный лаборант, на которого я мог бы положиться. Нам предстоит большая работа по ГСЗ... Ты слышал, с чем это едят?
— Знаю. Глубинное сейсмическое зондирование. Ангелина Ефимовна все просила разрешения включить его в план работы обсерватории.
— Ну вот, а теперь ГСЗ уже в плане. Ты, наверно, знаешь, что вся планета покрыта сетью мощных и глубоких трещин: молодых, зрелых, древних. Глубинные разломы на Земле — следствие очень сложных, пока еще загадочных планетарных процессов. Сегодня закладываются первые камни в фундамент новой науки, науки близкого будущего, планетологии. Плато, на котором мы живем, окружено глубинными разломами. По моим предположениям — а когда я здесь работал пять лет назад, я провел в этом направлении большие изыскания средствами геофизики,— глубина этих разломов четыреста, шестьсот и даже девятьсот километров. Представляешь? Я должен это проверить теперь. Будешь мне помогать? Я же вижу... Только ты один, может, еще Лиза... меня не ненавидите.
Женя смотрел мне прямо в глаза, не мигая. Я невольно отвел взгляд.
— А зачем вы хотите ученых низвести до уровня автоматов? — пробормотал я.— Вы же вот вели самостоятельные научные изыскания. И сейчас ведете... Для этого и приехали. Да и тема, по существу, одна, почему же вам не объединиться с ними?
Женя задумчиво поскреб подбородок.
— Видишь ли, Николай... Когда меня направляли сюда директором, один академик напомнил мне, что обсерватория — это фабрика данных, а задача сотрудников...
— Я уже слышал это на собрании: «Следить, чтобы приборы непрерывно работали» и так далее. Хорош ваш академик — себя небось считает гением. Он-то будет выводы делать, теории создавать...
Я разгорячился, щекам стало жарко. Женя смотрел на меня с холодным любопытством.
— Знаете, Женя, чего вы, как директор обсерватории, не должны никогда забывать: люди, что здесь работают, пришли сюда не из-за денег и научных степеней, а ради науки. Ни вам, ни этому академику не удастся превратить их в простых регистраторов физических явлений.
— Ты еще многого не понимаешь,— неохотно выдавил из себя Женя.— Не хочется тебя разочаровывать... Так вот: мы с тобой договорились. Будем работать по ГСЗ. Это как раз тебя интересует. Да... Я обещал начальнику рудника в Черкасском выступить у них в клубе. Рассказать рабочим о нашей обсерватории. Отправимся на лыжах. Валя, ты и я. Все старые работники.
— Я ведь не научный работник.
— Там будет в основном молодежь. Расскажешь, как в двенадцать лет пришел сюда. О приключении со снежной ловушкой... Им будет интересно.
В Черкасское мы отправились в воскресенье утром, сразу после завтрака. С нами пошли Марк и Лиза.
Мы спустились на лыжах по занесенной глубокими снегами пологой седловине и очутились в белой и сумрачной тайге. Было очень тихо, отчетливо выделялся каждый звук: зацокала белка на лиственнице, упал с ветви ком снега, крикнула птица, хрустнул валежник под лапами зверька. Мы пошли гуськом. Первым Женя. Бурелом, колючий кустарник, подрост, какие-то пни... Прежде не было пней... Потом прошли мимо вырубок — оголенная земля. Натянутость, неловкость сковала всех. Только Марк насвистывал как ни в чем не бывало. Пожалел, что не взял с собой магнитофона. «В самый бы раз записать крик полярной совы!» Сначала я шел за Женей, потом отстал и теперь шел последним. Впереди меня, легко отталкиваясь палками, скользила Лиза. Она была в синем пуховом костюме с вязаными шерстяным воротником и манжетами и вязаной белой шапочке. Иногда Лиза оборачивалась и радостно улыбалась мне. Очень красила ее улыбка, просто преображала смуглое, живое лицо. Лиза была очень впечатлительная и быстро краснела и бледнела. В ней чувствовалась сила, но она была скрыта за непобедимой застенчивостью и девичьей угловатостью. По-моему, главная ее привлекательность заключалась в том, будто она знала что-то особенное. Знала, чему она радуется в этом загадочном мире.
Когда я смотрел на Лизу, сердце мое невольно сжималось от тревоги — от страха ее потерять. Я любил дочь Абакумова. Любил с первого дня, когда встретил на Абакумовской заимке. Но прежде я любил как-то спокойно, считая себя недостаточно взрослым, чтобы принять ответственность за любовь, предложить ей стать моей женой. Все успеется, считал я, все придет в свое время.
Все мгновенно изменилось с приездом Жени. Холодный и уравновешенный, он преобразился, встретив Лизу. Теперь он гневался, узнав, что Лиза — дочь Абакумова. Гневался на самого себя. Но сколько могло продлиться это состояние. Если он действительно полюбит, то примирится с тем, что она дочь ненавистного ему человека, и попытается добиться ответной любви. О, как я боялся этого!
Он был мужчина — сильный, самоуверенный, красивый, добившийся успеха в науке. А я? Каким мальчишкой я был по сравнению с ним! Вчерашний школьник, еще не выбрал даже жизненный путь. Как будто было что-то еще, кроме науки, более ценное для меня, что я боялся пропустить, утерять безвозвратно. Мне казалось очень важным прослужить три года в армии, далеко от всего, к чему я привык с детства. А потом впереди еще годы учебы в университете... Ну, это не помешает ничему, можно учиться заочно.