Мы переглянулись, немного растерявшись от такого предупреждения.
Едва привели себя в порядок, как оказались на сцене. Лиза и Марк хотели пройти в зрительный зал, но мест уже не было, и Сенчик усадил их прямо на сцене сбоку. Они тут же передвинули свои стулья подальше, чтобы их не было видно из зала.
Нас встретили неистовыми, громовыми аплодисментами и пронзительным свистом. Сколько Сенчик ни махал на них руками, публика аплодировала все неистовей. Некоторые при этом так свистели, что стали багровыми. По-моему, они просто разминались.
Сеня Сенчик терпеливо пережидал, пока они устали, представил нас и предоставил слово директору обсерватории.
— Поинтереснее говорите! — шепнул он умоляюще.
Сенчик заметно побледнел. Хотя, похоже, был не из пугливых и не из тихоньких. Единственный заведующий Домом культуры в Черкасском, который здесь удержался... Кажется, он пользовался у «буйных» авторитетом, чему, возможно помогала его клоунская внешность.
Женя холодно и строго оглядел аудиторию, подождал, пока стихнет, и преподнес изящнейшую из своих лекций. Он рассказал (очень интересно!) о задачах обсерватории, об изучении учеными всего мира планетарных процессов, о неразрешенных проблемах науки о Земле.
Боюсь, что лекция, по крайней мере для половины слушателей, пропала даром. Они жаждали развлечений. Дом культуры был единственным таким местом. Совершенно убежден, что эти парни (женщин в Черкасском было еще мало) после недели тяжелейшего труда на рудниках предпочли бы в свой выходной день не лекцию по геофизике, а кабачок. Будь такой в Черкасском, добрая половина ушла бы туда, и Женя читал бы свою лекцию для тех, кого она действительно интересовала.
Все же постепенно они покорились и стали слушать. Кроме одной группы у стенки. Я узнал компанию: Гусь непринужденно развалился на подоконнике, его неизменная свита — Сурок, Топорик, Рахит, Цыган и другие нагло поглядывали вокруг. Их заметно боялись. Странно все-таки, почему? Наверно, не хотели связываться или просто трусили.
Я стал внимательно разглядывать собравшихся. Самые разные люди. (И когда успели понаехать?) Рабочие с рудника, буровики, техники и инженеры, служащие, учителя, школьники постарше, лесорубы, летчики...
Да, многие пришли послушать. Когда им мешали, они бросали на шумную компанию недовольные взгляды.
Женя, заметно сократив лекцию, поклонился и сел. Опять шквал аплодисментов и свист — дали выход бродившей, как хмель, энергии.
Сеня Сенчик предоставил слово Вале, но она вдруг громко и категорически заявила, что выступать в таких условиях не будет. От возмущения Валя жгуче покраснела, глаза, что называется, метали молнии.
— Здесь не балаган! — заявила она гневно. На глазах ее показались слезы, и она стремительно ушла за кулисы. Марк уступил ей место, она села рядом с Лизой. Я бы с удовольствием последовал ее примеру и сбежал, но Сенчик уже представлял меня, упрекнув аудиторию за шум в зале.
— Мы живем в поселке Черкасском,— сказал он в притихший зал,— рядом горное плато имени доктора Черкасова. Его экспедиция первой пришла в этот край более пятнадцати лет назад. Все члены экспедиции погибли. Один Черкасов полуживой добрался до жилухи. Однако Дмитрий Николаевич Черкасов снова организовывает экспедицию на плато, в которую берет с собой двенадцатилетнего сына Колю... Николай Черкасов вырос, окончил школу и добровольно вернулся сюда на плато, чтобы помочь ученым до конца открыть и изучить этот край. Представляю слово Николаю Черкасову.
Я неловко вышел к кафедре и остановился в нерешительности, не зная, что, собственно, говорить. Мне уже не аплодировали. Ждали. Кто с интересом, большинство из вежливости. Все были несколько смущены обидой Вали Герасимовой. В отчаянии я взглянул за кулисы, где сидели мои друзья. Лиза, вся красная, округлив глаза, испуганно смотрела на меня. Марк стоя делал мне успокаивающие знаки.
— Расскажи им, как рассказывал мне! — зычным шепотом повторил он несколько раз, пока я его понял. Ничего другого мне не оставалось делать.
— Я просто расскажу вам о второй экспедиции на плато,— начал я, стараясь не покраснеть.
Я уже рассказывал это Марку, а еще в Москве — бабушке и одноклассникам. Рассказывал и на пионерских сборах, и на школьных географических конференциях, но перед такой аудиторией не приходилось.
Когда я дошел до того места, как отец полярной ночью провалился в глубокую расщелину и только от меня, мальчишки, зависело спасти его,— зал уже был захвачен. Даже Гусь вынужден был примолкнуть, хотя и корчил злобные рожи. Удивительное дело! До чего же стало легко говорить! С этой минуты уже ничто не отвлекало меня. Я рассказывал естественно и просто, как дома в кругу друзей, захваченный этим странным, неведомым ощущением близости к людям.
То одно, то другое лицо, выхваченное из сотен лиц, как бы приближалось ко мне. Я видел глаза, с сочувствием внимавшие мне, шапку волос или лысину, нагнутый вперед корпус в свитере или телогрейке. Некоторое время я как бы рассказывал только этому человеку, пока страстное нетерпение другого не перехватывало мой взгляд.
Теперь я ничего не боялся. Иногда я оборачивался и рассказывал некоторое время Сенчику, очень заинтересованному моим рассказом. Когда я дошел до того места, как вдруг наткнулся на человеческое жилье, все в зале дружно ахнули.
— Абакумовская заимка! — воскликнул кто-то. Историю Абакумова в Черкасском знали.
Уже заканчивая, я сказал:
— Первыми всегда приходят ученые, потому что они разведчики Будущего. Мне выпала редкая удача — еще мальчишкой участвовать в такой научной разведке. Я знал, как мечтали ученые увидеть этот дикий край заселенным. Как они радовались теплым целебным источникам, открытым Алексеем Абакумовым. Ведь на этих источниках можно устроить здравницы для всего Заполярья. Здесь были пять лет назад прекрасные леса, реки, полные рыбы. И вот уже пни, гари... каждое лето лесные пожары. Сегодня мы услышали, что какой-то дурак хочет свести трехсотлетний кедровый бор. Этого, конечно, не будет. Мы не должны допустить этого. («Станут тебя спрашивать!» — буркнул Гусь.) Почему мы зачастую не бережем свою землю? Ведь это зависит от нас. Давайте сбережем этот дивный . край — он прекрасен!
Я закончил и вдруг, смутившись задним числом, юркнул на свое место. Мне дружно и тепло похлопали. А затем совершенно неожиданно со всех сторон стали просить слова. По замечанию Сенчика, их «прорвало».
Один рассказывал, как сгорело десять гектаров тайги по неосторожности пьянчуг, выехавших на лоно матери-природы с закуской и водкой. Другой — как глушили рыбу в Ыйдыге подлыми взрывами. Третий, пожилой боровик, вдруг стал говорить о хулиганстве в Черкасском.
— Надо нам взяться дружно да вымести отсюда всякую нечисть,— закончил он, бросив недвусмысленный взгляд в сторону Гуся.
О защите природы, о борьбе с хулиганами говорили еще многие. Когда кончилась встреча, было уже поздно и мы очень устали. Какова была наша радость, когда оказалось, что нас ждет вездеход. Сенчик позаботился. Мы моментально залезли туда вместе с лыжами. Люди не разошлись, пока мы не отъехали. Довольный Сенчик всем крепко пожал руки, а меня даже обнял.
Нас довезли до самого подъема на плато. Дальше мы стали подниматься по тропе, посыпанной золой. Лыжи несли на себе. И тут-то настиг нас смех. Мы хохотали, как сумасшедшие. Только начинаем стихать, кто-нибудь из нас воскликнет: «А помните, как...» — и мы опять так и зальемся.
— А как они нам хлопали?
— А Валя-то... говорит... балаган...
— Спасибо, Колька выручил!
— А этот, как его... Гусь — ой, не могу!
И опять неудержимый смех. Так мы смеялись, взбираясь на плато; смеялись, подходя к дому; смеялись в кают-компании за ужином.
Гарри осведомился, чего это так нас «разбирает»? Мы попытались ему рассказать, но так смеялись, что он ровно ничего не понял. Сказав «тю», он ушел в свой камбуз.