— Не то что удивляет...
Я был поражен и восхищен!
— Марк! Ведь это же замечательно! Я всегда увлекался астрономией, но мне и в голову не приходило самому быть астрономом. А разве есть заочный астрономический?
Марк грустно покачал головой.
— В том-то и дело, что нет. В Московском университете на Ленинских горах есть физический факультет. Я узнавал. Там пять отделений: физики, геофизики, астрономии и другие. Это на дневном факультете. На вечернем и на заочном отделениях физического факультета нет. Я писал ректору университета, спрашивал, нельзя ли сдать экстерном сразу за два курса. Я бы подготовился и сдал.
— Ну и что?
— Он пишет, что это не разрешается. Показать письмо? Марк полез в чемодан и достал довольно потрепанное письмо.
Видно, часто его перечитывал. Отвечал сам ректор (не поручил ответить секретарше!). Очень доброе, хорошее письмо. Приглашал Марка приезжать и держать экзамены.
— Хороший человек, должно быть, этот ректор, не поленился прочесть мое письмо.
— А разве такое длинное?
— Целая ученическая тетрадка.
— Ох!
Мы оба стали хохотать.
— Чего же ты там писал?
— Объяснял, почему хочу сдавать экстерном. Хочется поработать в обсерватории. Учиться пока и здесь можно. Люди вокруг ученые, помогли бы.
В тот вечер мы, как всегда, проговорили долго. С Марком не соскучишься! Перед сном Марк достал магнитофон и поставил голоса птиц. Я лежал весь в поту, преодолевая удушье — как мне не хватало воздуха! — и слушал щебетанье птиц.
Потом Марк спросил, понизив голос:
— У вас с Лизой плохо?
— Хуже некуда, Марк.
— Лиза очень страдает. Она думает, что все ее презирают за то, что она бросила тебя в беде.
— Какая ерунда! Чем бы она мне помогла?
— Она не может себе простить, что даже не попыталась. Обрадовалась, что ее отпустили.
— Она испугалась. Это так понятно.
— Конечно! Но это противно всем ее убеждениям. Я ее разубеждал, но никакого толка.
— Самолюбие ее ущемлено. Она была о себе другого мнения.
— Как у вас все неладно получается... с самого начала. За столом сегодня сели далеко друг от друга... Что же будет?
В последующие дни мне вроде стало легче, но все равно угнетали слабость и постоянное удушье.
Все работали, а я бродил по обсерватории. Несколько раз я вызывался кому-нибудь помочь, но меня мягко, но решительно отстраняли.
Тогда я, чтобы не мешать, шел на камбуз к Гарри. Он усаживал меня, как когда-то в детстве, на табурет в уголке, сбивал мне гоголь-моголь и, пока я ел, готовил обед и говорил:
— Помяни мое слово, Коля, этого Гуся не найдут. Они же его ищут не там, где надо. Подряд прочесывают тайгу, тратят драгоценное время.
— А ты знаешь, где его искать?
— Безусловно знаю. У теплых источников. Где горячие ключи, там он и прячется. А где еще можно спрятаться зимой? Был у нас на флоте такой случай...
Он рассказывал очередной случай, и я, выслушав, брел к себе в комнату. Там ложился поудобнее и читал фантастику. Или просматривал газеты. Свежие газеты и журналы теперь приносили ко мне в комнату.
Лиза, сделав очередное наблюдение, отсиживалась в метеорологическом кабинете либо уходила на лыжах в горы. Казакова она заметно избегала. Он ее, впрочем, тоже. До плато доносились глухие взрывы — это производили глубинное сейсмическое зондирование. Без меня.
Как-то вечером ко мне зашел Женя. Сел на стул. Внимательно посмотрел на меня.
— Не придумаем, с кем отправить тебя в Москву,— произнес он озабоченно.
— Зачем меня отправлять,— возразил я угрюмо.— Вот поправлюсь, приступлю к работе.
— Тебе надо лечиться. Ты сам знаешь. Врачи говорят, этот климат тебе противопоказан.
— Мало ли что они говорят. Не понимаю, почему вам так хочется от меня избавиться!
— Что ты, Колька! Ты же знаешь, как я люблю и тебя, и всю вашу семью!
Я увидел его расстроенное лицо и пристыженно умолк. Он великодушно потрепал меня по плечу.
— Кроме того, тебе надо учиться. Еще лет восемь, не меньше.
— С аспирантурой, что ли?
— Да. Наука потребует от тебя всей жизни. Для науки — не жаль. Жалко растрачивать время и силы попусту, черт те на что...
Женя горько махнул рукой и задумался, словно бы забыл обо мне.
— С волками жить, по-волчьи выть,— сказал он наконец,— иначе тебя съедят. Не дадут работать, двигаться вперед.
— Вы о чем, Женя? — не понял я его. И не мог понять тогда.
— Так... У меня были большие неприятности в Москве. Оттого я и решил приехать годика на два сюда. Кстати, и материал на докторскую собрать.
— Какие же неприятности?
— Узнаешь в свое время. Чем позже, тем лучше для меня. Ну, поправляйся.
Он ушел. А вслед за ним прибежал взволнованный донельзя Гарри.
— Коля, иди скорее в радиорубку. Там тебе Марк приготовил сюрприз.
Я наскоро оделся и поспешил в радиорубку. Там уже сидели Валя, Леша, Иннокентий, Бехлер, Олег Краснов — взбудораженные и сияющие. Вслед за мной вошло еще несколько человек. Марк в наушниках сидел перед пультом. Я знал, что он любитель-коротковолновик, но мне и в голову не приходило, что он такой мастер. Именно Марк, а не штатный радист, сумел установить радиосвязь с островом Грина в Антарктиде, где зимовали мой отец и Ермак. Кто-то подвинул мне стул. Я сел рядом с Марком, пробормотал благодарность. Марк работал ключом так быстро и непринужденно, словно был классным радистом.
Радист Валерий Ведерников развалился в кресле. Шкиперская бородка, яркие серые глаза, густые черные брови — Валерий почему-то на всех смотрел иронически, но сейчас впервые ирония ему явно не удавалась. Видно было, что он по-мальчишески восхищен и немного завидует даже. Оказалось, что с его разрешения Марк уже давно пытался связаться с островом Грина.
Я очень разволновался тогда, и так как переговоры шли по азбуке Морзе, в которой я ничего ровным счетом не понимал, то я волновался все сильнее и стал умолять Марка не сообщать обо мне.
Марк понимающе кивнул. Лицо его было радостно-сосредоточенным. Отец с противоположного полюса спрашивал прерывающимся голосом морзянки, как у меня дела и что пишет мама. Писем от мамы я не получал давно, а бабушка писала как-то туманно — не поймешь. Мне казалось — там неблагополучно.
— Скажи, что я здоров и работаю, слышишь, работаю! — Я вскочил и кричал Марку в самое ухо.— А мама здорова, скучает о нем и часто пишет. Хорошо сыграла новую роль. Скажи, что директор обсерватории Женя Казаков — папа удивится.
Марк нажал ладонью на ухо — я, кажется, его оглушил — и стал легко и быстро стучать ключом. Тем временем в рубку набилось битком народа, все просили передавать от них привет. Сквозь толпу протискался сам Казаков.
— Неужели Антарктида? — спросил он ошарашенно.— Молодец, Русанов!
Марк уже кончил разговор и, улыбаясь во весь рот, повернулся к нам.
— Будем беседовать два раза в неделю,— сообщил он.— На острове Грина зимуют семеро. Шесть советских людей и один англичанин. Они все здоровы. Скучают по своим близким. Я передал, что у нас тоже все здоровы. Научные исследования идут благополучно. Передал, что приступили к глубокому сейсмическому зондированию.
— Молодец! — еще раз одобрительно сказал Женя и вышел. А мы еще долго обсуждали событие. Договорились, что на следующую связь Валя и я приготовим написанный текст. А потом кто-то крикнул: «Какое сияние, товарищи!» — и все высыпали наружу.
Небо колыхалось, меняя цвета. Плато вдруг залило ярким рубиновым светом. Мне показалось, что «старики» по ту сторону теплого озера подняли голову. Но я вдруг закашлялся, и Марк, словно заботливая нянька, поспешно увел меня домой, в комнату. Остальные перешли в кают-компанию, и скоро до нас донеслись звуки гитары и песня:
Сырая тяжесть в сапогах,
Роса на карабине,
Кругом снега, одни снега,
И мы — посередине...
Глава одиннадцатая