— Интересная, талантливая, глубоко порядочная женщина. Крупный ученый. Я не раз встречался с ней и беседовал о проблемах Севера, об океане.
— Крупный ученый,— фыркнула Аннета Георгиевна,— живет в каком-то глухом поселке, заведует захудалой станцией!
— Бакланы — город,— поправила я.— Там строится порт. Имеется большой рыбокомбинат, консервные заводы. Кирпичный завод. Маяк. Школы. Техникумы.
— У Ренаты Алексеевны очень сложная судьба,— серьезно продолжал Арсений Петрович.— Она коренная москвичка. На Камчатку уехала за своим первым мужем, известным биологом профессором Щегловым. Ее сыну тогда и года не исполнилось. Теперь он уже кандидат наук, продолжатель дела отца и матери. Начал он с биологии моря. Но путь, которым он шел, привел его к океанологии. Сейчас он занимается течениями. Его работы известны у нас и за рубежом. Большой умница! Теоретические работы подкрепляются такими оригинальными, своеобразными экспериментальными данными, что диву даешься. Д-да...
Так вот, после смерти профессора Щеглова заведование экспериментальной станцией перешло к Ренате Алексеевне. Сначала она не могла выехать, потому что хотела закончить научный труд мужа. Но через несколько лет она вышла замуж вторично, за коренного камчадала. Коряка. У них дочь таких лет, как Марфенька.
— Какая хорошая женщина! — воскликнула я.— Как вы меня обрадовали, Арсений Петрович! Неужели я буду у нее работать? Вот повезло! Спасибо!
Аннета Георгиевна мрачно взглянула на часы, и я попрощалась. Сережа пошел меня провожать.
— Ты не обижайся,— буркнул Сергей,— что мы с отцом не избавили тебя от всей этой трепотни.
— Нет, что ты... Но скажи мне... Ты вернулся бы в институт, если б я... если б мы...
— Поженились? Конечно. Только не в свой институт. Я бы учился вместе с тобой.
— Почему?
— Чтоб тебе помогать, глупышка.
— Неужели тебе все равно, где учиться? Не понимаю.
— Чего ж тут не понять. Вот этот океанолог Щеглов, о котором рассказывал отец... Он ученый по призванию. Наука для него — все! Такие люди, если и получают всякие звания, то не ради того, что это звание даст им материально, а ради лаборатории, ради научно-исследовательского судна, чтоб легче было двигать вперед обожаемую ими науку. Понимаешь? А у меня нет призвания к науке. Будь уверена, что, окончи я институт, мать стала бы настаивать на аспирантуре. А слушай я ее, так она заставила бы меня защищать кандидатскую, а там и докторскую.
— Разве можно стать доктором наук, если нет призвания к науке?
— Сколько угодно! Было бы желание. Ну, и терпение, усидчивость, память, честолюбие. Все это есть у моей матери. Но я — не она.
— Ты очень способный, это еще в школе все знали.
— Просто у меня хорошая память. Но больше всего на свете я люблю читать. Растянуться на кровати с хорошей книгой в руках и читать. Я люблю театр, люблю музыку, но читать я люблю больше всего на свете. Работа таксиста дает мне достаточный заработок — потребности у меня скромные — и возможность читать в свободное от дежурств время. Интересно вот что, обрати внимание: в школе нам внушали, что всякая работа почетна. Но когда я предпочел стать шофером, а не инженером, то не только родители, но и учителя ужаснулись. Почему?
— Черт знает почему! — пробормотала я сконфуженно.
— Я, Марфенька, люблю Москву. Люблю колесить по ней в своем такси. А в свободное время я читаю. Большего наслаждения для меня нет. Особенно фантастику. Ты ведь тоже любишь читать.
— Да, люблю. Но я еще хочу повидать далекие края. Океан. Поработать с настоящими учеными.
— Ты мне будешь писать, Марфенька?
— Буду. Обязательно. И тебе и Августине. Я обещала Августине писать ей через день.
— А я буду заходить к ней... через день...
— Спасибо, Сережа. Ей будет не так одиноко.
На другой день, только что мы с Августиной пообедали, позвонил Арсений Петрович и попросил разрешения зайти к нам с одной девушкой. Он хотел нас познакомить.
Августина бросилась готовить чай, а я наскоро прибрала в комнате. Сами знаете, какой раскрардаш, когда собираются уезжать.
Видимо, Козырев звонил из автомата, так как они явились очень скоро.
...Рядом с улыбающимся Арсением Петровичем стояла крепкая, загорелая девушка в спортивном полотняном платье до колен и с доброжелательным любопытством смотрела на меня. У нее были неулыбчивые, косо посаженные темные глаза, чуть приплюснутый нос, детски припухлые губы. Прямые черные волосы, зачесанные назад, свободно и густо падали на плечи. В смугловатом лице ее даже при первом взгляде чувствовалась какая-то загадочность. Уверенно и спокойно ступала по земле Рената Тутава, ничего и никого не боясь, сама естественность, безыскусственность и... сложность. В ней чувствовалась скрытая сила, упорство, ум наравне со способностью страдать и сострадать. Чувствовалась неповторимая индивидуальность, богатый духовный мир, и, хотя впервые видела ее, почему-то я поняла, сразу поверила безоговорочно: она талантливый человек. Сильное впечатление произвела на меня Рената Тутава.
Молчаливое и восхищенное рассматривание явно затянулось. Рената вдруг улыбнулась, и до чего же эта внезапная улыбка преобразила ее лицо. Столько в нем проявилось доверчивости, доброты и доброй усмешливости.
— Надеюсь, что вы подружитесь,— сказал Арсений Петрович, садясь в кресло, которое ему услужливо пододвинула Августина.
— Дочка Ренаты Алексеевны Щегловой,— сообщил он с укоризной,— чуть не месяц в Москве и вот объявилась только теперь.
— Экзамены были у меня,— пояснила Рената,— я сдавала в художественный институт. Даже Москву не посмотрела еще.
У нее был удивительный тембр голоса, низкий и чистый. Необыкновенно выразительный. Если бы она сдавала в театральный, то за один голос ее должны были бы принять.
Я переспросила: куда именно она сдавала?
— На отделение живописи... Имени Сурикова. Станковая и монументальная живопись.
— Туда ведь очень трудно попасть,— ужаснулась я.
— Принята. Узнала сегодня утром.
— Реночка привезла с собой много работ — этюды, портреты, пейзажи,— сказал Арсений Петрович.— Педагоги в восторг пришли.
Августина робко, как всегда при чужих, предложила выпить чайку. И уже набросила на стол скатерть.
— С удовольствием бы, но я тороплюсь...— Арсений Петрович взглянул на часы. Ему и вправду не хотелось от нас уходить, по лицу было видно.
— Выпьете чашечку и пойдете. Можно на кухне, быстрее будет.
Августина даже ойкнула, укоризненно взглянув на меня. Но Арсений Петрович охотно согласился. У них-то никогда не пили чай на кухне, там возилась очередная домработница.
У нас на кухне уютно, светло и чисто. Зеленые, много раз стиранные занавески качались от ветра. Мы с Августиной живо уставили крытый пластиком стол всякой всячиной из холодильника, и все четверо уселись на разноцветные табуретки.
— Какая уютная кухонька,— заметил Арсений Петрович, разглядывая морские пейзажи по стенам. Затем он выпил стакан крепкого индийского чая, съел кусок пирога с вишней и, распрощавшись, уехал. Мы пили и ели не торопясь. Рената не стеснялась, ела с аппетитом.
— Страшно было сдавать экзамены? — поинтересовалась я.
— Очень. Словно в море со скалы бросалась.
— А почему у вас такая странная фамилия — Тутава? Японская?
Рената улыбнулась.
— Нет, это корякская. Я ведь по отцу корячка. И в паспорте у меня стоит национальность — корячка. Вот мой брат Иннокентий Щеглов — по маме брат — он русский. Он тоже ученый. Очень способный. В двадцать четыре года защитил кандидатскую степень. У него уже и докторская готова... Но по совету мамы не торопится ее защищать. А то скажут: из молодых, да ранний. Он написал по ней монографию. Книга скоро выйдет в издательстве «Наука».
— А ваше имя... разве тоже корякское?
— Нет, конечно. Это меня отец назвал в честь мамы. Он ее очень любит. Мама ведь тоже — Рената.
— Очень красивое имя!
— Да? А вы знаете, что оно означает в буквальном переводе?