Костик помолчал, пригорюнившись, потом повеселел.
— А может, и не выйдет. Ей боцман нравится, а он вроде бы не собирается жениться.
— Тебе не нравится этот... Бычок?
— Кому он нравится, медведю? В тюрьме за хулиганство сидел. Теперь клянется завязать, если женится. У него нож есть... вот такой... Острый! Говорит: «Если Аленка не пойдет за меня, то и её и себя порешу». Каждый день как есть с Нинкиным механиком приходит. Водки приносят. Словно им пивная тут. И девчонок угощают... Выгнать бы их обоих...
— Так сестра твоя здесь хозяйка. Почему разрешает приносить водку?
— Боится, что перестанут ходить,— невразумительно разъяснил Костик.
Он принес мне новехонькое одеяло.
— Укройтесь и поспите часок, пока девчонки придут, а я пойду на улицу. Глаза бы мои на них не глядели.
Напоминаю, что Костику шел всего одиннадцатый год. Я вздохнула.
— Костик, у тебя есть товарищи?
— Ясно есть, на улице.
— А какие ты игры любишь?
— Хоккей.
— А читать любишь?
— Люблю, я в двух библиотеках записан.
— Какие твои любимые книжки?
— Про путешествия больше. Сказки тоже люблю... Всякое.
— А каких ты писателей можешь назвать?
— Ну, Гайдар... Жюль Верн. Стивенсон. Про Тома Сойера, как его... Марк Твен. Носов. Андерсен... Я и взрослые книжки читал — Аленка приносила, Миэль. Много есть хороших книжек... А они водку приносят... Когда я вырасту, выгоню всяких таких, однако. Вы спите.
Костик ушел, а я действительно уснула.
...Девчонки стрекотали, как кузнечики. Я проснулась и не сразу сообразила, где я. Был уже вечер, ярко горела трехрожковая люстра... Окна были раскрыты настежь, занавески развевались от ветра. Три подружки прихорашивались перед зеркалом. И разговаривали о боцмане Харитоне, который обещал прийти.
Увидев, что я проснулась, девушки доброжелательно заулыбались и поочередно представились:
— Нина Ермакова.
— Лена Ломако.
— Миэль, что значит: Маркс, Энгельс, Ленин.
Я пожала три крепких, шершавых, горячих ладони. В этой маленькой группе лидером, несомненно, была Нина. Подруги слушались ее беспрекословно. Нина была некрасива, но безукоризненно сложена — высокая, стройная. Кажется, она не догадывалась, что некрасива, и явно считала себя интереснее подруг. Ей было двадцать два года.
Всех моложе была Миэль, маленькая, живая, кудрявая, с вздернутым носиком и лукавыми карими глазами. Ей было шестнадцать с чем-то лет. Она училась на курсах поваров.
Лена походила на своего братца: худенькая, рыженькая, веснушчатая, большеглазая, не то карие, не то зеленовато-серые глаза. Ей недавно исполнилось семнадцать. Она работала вместе с Ниной маляром.
И Миэль и Лена мне понравились.
— Вы из самой Москвы? — спросила Лена.
— Из самой. Если хотите, то называйте меня на «ты».
— Хорошо. А... ты расскажешь нам про Москву?
— С удовольствием. А где Костик?
— Ходит где-то. Какое у тебя красивое ожерелье. Наверно, дорого стоит?
— Мне его подарили. Оно дороже денег.
— Наверное, твой... парень? — усмехнулась Нина.
— Нет, женщина.
Девчонки с интересом разглядывали меня, а я их. Одеты они были так же, как одеваются в Москве, правда, все трое в юбках. Брюки они надевали лишь на работу. Оказалось, что Нина и Лена работают по ремонту судов, малярами. И с понедельника их бригада переходит на «Ассоль».
— Не думай, что это так просто,— сказала Нина,— пока приступишь к самой покраске, надо сначала очистить все металлические поверхности от ржавчины, заусенцев, старой краски — руки сломишь! У меня от серной кислоты и щелочи было что-то вроде экземы. Сейчас почти прошло.
— Может, надо в перчатках?
— Знаем, да толку...— Нина махнула рукой.
Мы еще немного поговорили, пока пришли те, ради которых девчонки так тщательно принаряжались и причесывались.
Валера Бычок (Бычков), матрос с краболовного судна, белобрысый парень с выпуклым лбом и широко расставленными голубыми глазами. Из-под матроски выпирали мускулы, как у борца.
Иван Шурыга, корабельный механик, тоже крепкий парень приземистого сложения, почти без шеи, с обветренным красным лицом и выгоревшими каштановыми волосами. Он был в новом, с иголочки, костюме, видимо лишь сегодня купленном в магазине готового платья.
С ними зашел и Харитон. Он метнул на меня быстрый взгляд и отвел глаза, как мне показалось, чуть виновато.
Все трое были трезвы, но явно не собирались долго пребывать в этом «ненормальном» для берега состоянии. Бычков нес большую хозяйственную сумку, из которой стал, как Дед Мороз, выгружать колбасы, сыр, консервы, конфеты, водку (в сумке осталось еще несколько бутылок) и шампанское.
Протестующим возгласам девушек отнюдь не собирались придавать значения.
Лена представила меня гостям, я пожала протянутые руки, в том числе и Харитону. Затем Лена и Миэль стали накрывать на стол. Нина с Шурыгой присели на диван и стали шептаться — они были жених и невеста.
Я стала у окна, и сердце мое колотилось, будто я только что совершила кросс до вулкана.
— Садитесь, товарищи! — весело пригласила Лена.
Я обернулась. На столе у каждого прибора стояло по фужеру. Ровно семь — по числу лиц, включая и меня. Присутствующие не заставили себя просить, с шутками расселись вокруг стола.
— Что же ты...— обратилась ко мне Нина,— садись с нами.
— А где Костик? — спросила я нерешительно.
Ох, как не хотелось мне начинать новую жизнь с конфликта. Но и отметить таким образом свое прибытие на Камчатку я тоже не могла. Было совершенно очевидно, как будут выглядеть гости к концу ужина. Недаром бедняга Костик не спешил возвращаться домой.
— Пожалуй, я пойду поищу мальчика,— сказала я.
Все дружно запротестовали, доказывая, что я его все равно не найду, так как он нарочно придет попозже.
— Почему, Лена? — в упор спросила я Лену. Она чуть смешалась.
— Не любит он, когда выпивают,— прошептала она,— маленький еще.
— Вот именно. Простите, а по какому поводу этот пир?— полюбопытствовала я. У девушек округлились глаза.
— Разве нужен повод, чтоб поесть и выпить, как все люди? — удивился Бычков.
— Мы ж на берегу,— снизошел до объяснения Шурыга.
Я молча открыла свой чемодан, достала свитер и молча натянула его на себя. На улице было прохладно.
— Брезгуете нашим обществом? — лениво полюбопытствовал Шурыга.
Валера Бычок медленно поднялся со стула. Загорелое лицо его побагровело, он, кажется, был вспыльчив. Шурыга недобро усмехнулся. Харитон спокойно наблюдал.
Лена испуганно вскочила.
— Ну что ты, Валера,— бросила она матросу,— Марфенька сейчас сядет с нами. И ничего она не брезгует нами. Такая простая, хорошая. Садись, Марфенька, ведь ты же проголодалась. Никто тебя не заставит пить, если не можешь. Садись.
— Ничего, выпьет,— угрожающе протянул Бычков и, ловко, одним ударом о донышко бутылки, вышиб пробку, разлил водку на семерых.
Я пожала плечами. Меня уже захлестнул гнев:
— Я водку вообще не пью. Миэль и Лена тоже не будут. На этот раз на меня дружно уставились все шестеро.
— Не рано ли ты начинаешь командовать, в чужой-то квартире? — сказала Нина, густо покраснев.— Тебя даже не прописали еще здесь. Тоже мне, хозяйка нашлась. Много о себе воображаешь...
Она начала уже с высокой ноты, и голос ее перехватило. Лицо, и так некрасивое, сделалось безобразным. Таких, как Нина, я уже встречала в жизни. Попадались и на нашем заводе девушки, которые, лишь бы не упустить парня, готовы были на все, даже пить с ним за компанию водку.
Валера Бычок поднял бокал.
— За здоровье присутствующих. Пей, Аленка, ну? — и посмотрел на меня.
— Лена и Миэль несовершеннолетние,— напомнила я,— за спаивание несовершеннолетних вас будут судить. Дадут срок. А за Костика еще добавят. (О, как я устала! И мне совсем не хотелось этого скандала. В незнакомом городе, ночью... Но если ты комсомолец, то и надо вести себя, как комсомолец!)
Кто-то ахнул, кто-то опрокинул стул, все вскочили на ноги. Я приоткрыла дверь, но задержалась на пороге.