Быть может, ничто не вселяет в нас надежду на благоприятный исход так, как старания и радости, где сливаются смутные ощущения блаженства, горя и веры в чудеса. Был конец сентября, дед Федор услышал жалобный плач за окном: форточка ночью была открыта. Старик был уверен, что это Васька. Он выскочил во двор в трусах, Васька, милый Васька, весь ободранный, худой, грязный с кровоподтеками бросился к деду. Старик заплакал. Лапы Васьки были стерты до крови, он прошел около 90 км. Как он шел, чем питался, как избегал встреч с собаками и недобрыми людьми, пройдя десятки населенных пунктов и не заблудившись в Тюмени, известно только самому Ваське. Привязанность кота к деду, дому так прочна и сильна, что объяснить просто невозможно. Никакая мудрость не способна постигнуть причину столь живой и глубокой любви кота к человеку. Дед Федор больше не берет Ваську в дальние поездки. Они потихоньку стареют, угасают и все реже придумывают, в отсутствие домочадцев, новые игры.
СЛАВЯНИН
Из молодости, когда после окончания университета я работал директором школы в одном из северных районов Томской области, припоминается такой случай. Довелось мне воочию увидеть сибирского старца-богатыря, которому исполнилось в тот год 120 лет. Вот эта история.
... Мы подъехали с местным бригадиром к небольшому домику. Во дворе хлопотала пожилая, лет за 80, женщина. Бригадир представил меня ей и спросил:
– Хозяин-то дома, Наталья Васильевна?
– А где же ему быть, пенсию еще не получил. Бригадир пояснил: когда старик получает пенсию, он берет бутылку водки выпивает ее и отправляется за 20 километров пешком в Новый Васюган. В любое время года, даже в лютые морозы, старик – звали его Василием Спиридоновичем – не изменял себе. Любопытным привычно отвечал:
– Свататься иду к учительнице.
Никакой учительницы не было, об этом знало все село.
В Новом Васюгане старик приходил в столовую, брал стакан водки, немудрящую закуску, слушал одни и те же заезженные пластинки. Сидел, опустив огромную голову, уставившись в одну точку. О чем думал могучий старик: грезилась ли ему молоденькая учительница, может, это была грустная история несостоявшейся любви поры его молодости... Но никому он ничего не рассказывал.
За полчаса до закрытия столовой старик брал в буфете сто грамм водки, выпивал и отправлялся в обратный путь.
Дома его встречала язвительным вопросом дочь:
– Встретил свою возлюбленную учительницу?
– Не твое дело! – отвечал он и уходил на свою половину спать.
Об этом и поведал мне заранее местный бригадир. Он же предупредил, чтоб я взял «пузырек», иначе старика не разговорить. Когда мы вошли из сеней в первую комнату, я увидел старика, который сидел на сапожном стульчике, занимая своим телом почти все пространство небольшой комнаты. Он сучил дратву, подшивал пимы. Руки его, несмотря на их огромность, ловко двигались, и казалось, что сидящий перед нами старик-богатырь – неземного происхождения. Мы перед ним выглядели, наверное, пигмеями. На наше приветствие старик немного склонил голову, работу не прервал. Попытка бригадира разговорить его ни к чему не привела. Наконец, бригадир выставил бутылку и попросил три стакана. Старик медленно, с достоинством поднялся, и мы еще раз поразились огромности этого древнего славянина. Был он около двух метров, голова его почти касалась матицы потолка, и он пригибался, когда входил под полати...
Прошло тридцать лет, но до сих пор в памяти стоит этот могучий, широкоплечий, с огромной головой и бычьей шеей старец, упершийся склоненной головой в полати. Больше я таких людей не видел!
Старик достал из шкафчика стаканы, принес из погреба квашеной капусты, соленых огурцов, груздей. Все это проделал не спеша, с каким-то чувством обыденности, что ли.
Бригадир налил старику полный стакан, а себе и мне чисто символически, но старик как бы не заметил разницы разлитой водки. Поблекшие через дымку столетий глаза смотрели на нас с равнодушным укором. Через несколько минут задубевшее почти до черноты лицо Василия Спиридоновича порозовело, глубокие морщины словно разгладились, а еще после одного стакана он разговорился. И все же мне, как самому молодому, пришлось еще дважды сбегать в магазин за бутылкой, чтобы разговор не угас.
Жаль, что мы по молодости ничего не записываем, полагаясь на память и на то, что время для этого не пришло. Но вот оно пришло, а вспомнить все детали того, что рассказал русский богатырь, не могу. Василий Спиридонович участвовал в русско-турецкой войне 1877 – 78 годов, ему уже тогда было около 30 лет, штурмовал крепости Плевны и Карса. Был награжден высшими солдатскими наградами – двумя Георгиевскими крестами. Пережил трех жен, имел от них семь сыновей (трое погибли в Первую мировую войну, один – в Великую Отечественную), двух дочерей. Оставшиеся дети были живы, сыновьям подкатывало под сто лет. Тень грусти во время рассказа туманила его крупное лицо, и выступали на длинных седых ресницах слезы.