Харольд предложил, после пятиминутного отдыха, продолжить путь – осилить последний рубеж, тем, кто может, кто рассчитывает на свои физические и моральные силы: «Придется подниматься по скобам». Первым вызвался идти Александр Васильевич – молодой профессор из Нижнего Новгорода. Затем, после небольшой паузы, вызвался идти Сергей Иванович, объяснив свое решение тем, что кто-то же должен представлять Сибирь. Но тут же последовала реакция, видимо, из лучших побуждений, со стороны молодящейся ученой дамы из Санкт-Петербурга:
– Куда же вы, Сергей Иванович, разобьетесь. На эти скалы страшно смотреть, одумайтесь! Что вы делаете?
Остальные путешественники молчали. Сергей Иванович мысленно ответил даме: «Типун тебе на язык! Назло всем пойду, а главное, проверю себя и сердечную мышцу, а то она уже, наверное, деформируется». Новосибирец снял плащ, шляпу, галстук, оставшись в костюме. Только Харольд имел для такого похода соответствующую экипировку: особые для такой вылазки ботинки, за плечами небольшой рюкзак с продуктами. Он первым взялся за скобу, за ним профессор из Нижнего Новгорода, Сергей Иванович пошел замыкающим. Уже первые метры по скобам были сопряжены с большими усилиями. Сергей Иванович старался не отставать от своих молодых компаньонов. Он не смотрел вниз, оставаясь лицом к скале, но мысли все чаще и чаще заставляли его думать: Дурак старый, зачем пошел, кому ты что хочешь доказать. Сердце у тебя совсем худое и стоило лететь такую даль, чтобы сорваться и умереть вдали от России. Он тут же отгонял эти мысли и старался думать о чем-нибудь другом. Вспомнил строчки давно забытого поэта: «Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней». Перед отъездом в Германию Сергей Иванович как-то пожаловался своему коллеге на боли в сердце, под лопаткой, отдающиеся в левое плечо. Коллега, перенесший два инфаркта, посоветовал один раз в месяц принимать одну таблетку аспирина, которая разжижает кровь и уберегает человека от инфаркта. Он думал о спасительной таблетке, полагая, что запас прочности его сердца достаточен, т. к. недавно, уже в Германии, принял ее. К тому же Сергей Иванович еще дорогой до подножья скалы украдкой, чтобы никто не видел, принял таблетку валидола под язык, на всякий случай, и полагал, что этого будет достаточно для восхождения. Поднимаясь по скобам, Сергей Иванович не только прислушивался к своему состоянию, но и замечал нагромождения огромных отвесных гор. Миллионы тонн хаотично застыли в причудливом, но прекрасном беспорядке. «Неужели, – думал он, – это ледники так удивительно разместили гигантские глыбы, на вершинах которых ухитрились расти хвойные деревья?» Сергей Иванович задыхался и обливался потом. Были минуты, когда наступало какое-то безразличие, отупение, ноги подкашивались и темп восхождения Сергея Ивановича становился все медленнее. Когда приходилось огибать скалу, он, придерживаясь за скобу правой рукой, успевал приложить левую руку к пульсу, который так частил, метался, что казался сплошным ударом. Сергей Иванович стал уговаривать свое сердце: «Не подведи меня, брат, не опозорь перед членами делегации». В левом кармане пиджака у него находились маленькие иконки: Иисуса Христа и Божьей Матери, и он, как православный человек, свято верил, что они придают ему силы, они спасут его.
Впереди идущие Харольд и Александр Васильевич время от времени напоминали о себе и справлялись у Сергея Ивановича о самочувствии, он неизменно откликался бодрым голосом: «Все нормально!» Хотя каждый шаг, каждый метр наверх требовал невероятных усилий, и профессору казалось, что физический и моральный потенциал у него на исходе. Дыхание было беспорядочным, а сердце готово было вырваться из груди.
Видимость в этот день была великолепной, и, чтобы не смотреть в глаза ущелью, он смотрел вверх, на изрезанные гребни гор, которые иногда обволакивались кучевыми облаками. Страха не было. Было лишь пожелание себе: только бы выдержало сердце. И оно не подводило, словно обнаруживало дополнительные ресурсы организма. По скобам они вошли в расщелину, в которой было сыро и прохладно. Первых скоб не было, и Сергей Иванович из последних сил подтянулся на руках и, перехватив верхние скобы, поставил соскальзывающие ноги на нижнюю скобу. Неимоверные усилия последних метров были таковы, что даже возникла мысль: «А может, разжать пальцы рук и не мучиться...». Он подставил свой лоб и щеку к влажному граниту, и слезы с потом, соединившись, текли по лицу, и не было даже сил его вытереть. Сверху уже кричали Харольд и Александр, поторапливали Сергея Ивановича. Через некоторое время в расщелине появилось солнце, а еще через метров двадцать он увидел, что ребята выходят на поверхность, на плато. Когда Сергей Иванович вышел наверх, он увидел, что плато разделено пропастью на две части. Со всех сторон – ущелье. И соединены эти части пятиметровым бревном. Сергей Иванович пытался шутить: «tugam mudi» (по латыни – «бегство от мира» кончилось) – и пошел к бревну. Харольд и Александр отряхивались и обратили внимание только тогда, когда Сергей Иванович уже прошел половину пути над пропастью. Конечно, по бревну ходили экипированные люди в связке, со страховкой. Профессор был уверен в себе, т. к. полагал, что он выдержал такой путь, осталось всего каких-нибудь пять метров до места, где прибита на цепь тетрадь, в которой расписывались альпинисты из разных стран мира. Что он – хуже их? Сергей Иванович прошел уже большую часть бревна, когда оно зашаталось, но это не смутило его. Он прошел спокойно до конца. Затем подошел к прибитой на цепь тетради, внутри которой лежала ручка, расписался в ней: «Русинов Сергей Иванович из Новосибирска», поставил дату, постоял некоторое время у худенькой березки, чудом взметнувшейся на такую высоту, подержался правой рукой за тонкий ствол и почему-то вспомнил строчки А. Фирсова, а может, С. Викулова: «Когда умрет последняя береза, умрет последний русский человек». И подался обратно. Он прошел обратно хорошо, бревно даже не дрогнуло. Когда оказался рядом с попутчиками, он обратил внимание на их бледность. Они еще какое-то время молчали, а потом их прорвало. Харольд ругался, матерился на шести языках, и особенно на русском: «У вас что, все такие дураки в Сибири?! Я одиннадцать лет вожу сюда людей, и ни одного такого случая не было. Ведь я же за вас несу ответственность. Вы что, не обратили внимание на подписи в тетради: там фамилии членов делегаций, и проходим мы туда только в связке, образуя живой коридор». Сергей Иванович слабо защищался: дураков, мол, в Сибири немного, и один среди них он. Хотя заметил: «Кажется, дурак по-турецки «остановка». Не ругайте меня, я учился в высшем летном». Но видно было, что он счастлив, что он одержал победу над собой, что этот день для него будет одним из самых примечательных в его жизни. Наконец, Харольд перестал ругаться и после легкой закуски заявил, что приглашает Сергея Ивановича и Александра вечером за свой счет в китайский ресторан.