Он был доволен тем, что оказывался в одиночестве, сократив свои взаимоотношения, общаясь только с сестрой и ее мужем. Но проходило несколько дней и это одиночество становилось тягостным, нестерпимым ожиданием тех суетных, порою бездарно прожитых городских будней.
Русские люди, в отличие от других этносов, смотрят на все только как на смертное. Нас охватывает печаль и все прекрасное в жизни представляется лишь как оболочка некоего таинственного, высшего, извечного образа, оно кажется нам не только временным, но и воплощением всего преходящего и уходящего в небытие. Видимо, размышлял Степан Федорович, и русское искусство в разных его видах и жанрах несет вечное неудовлетворение, поиски совершенного. Но печаль, грусть, тоска – вечные спутники русской души – раскрывают в то же время подлинный вечный смысл бытия, побуждая творцов искусства на глубокие, могучие прозрения, улавливая рассыпанные проблески интуитивно постигаемой истины. Одиночество и размышления о жизни привели Степана Федоровича к мысли: мир людей представляет некое единство, несмотря на его разноликость. Там, где перед нами только разрозненные и случайно соприкасающиеся друг с другом части, живет полное и цельное единство. Но нам остается утешение, что каждая из этих частей есть часть целого, не познанного до конца, и как таковая эта часть включена во всеобщую связь всего мироздания. И приходит осознание о включенности людей в разумную связь, какое-то таинство, недоступное нам по своему значению и превосходящее нас самих.
Постигая мир людей, думал он, преисполняешься любви и ненависти к ним и появляется желание заново сотворить общество, в котором мы все живем, и самого себя... Как-то сидели вечером на крыльце дома с сестрой Галиной и вспоминали детские годы. Солнечные косые лучи, предвестники уходящего дня, медленно скользили по крышам соседних домов, удлиняя тени. Сила ассоциаций детской поры настолько всеохватна, ярка, что даже мельчайшие детали долго живут в памяти. «Галина, а ты знаешь, – сказал Степан Федорович, – что я родился не в Кыштовке? Мама незадолго до своей кончины рассказала мне, что, будучи уже готовой к моему рождению, пошла пешком к старшей сестре Арине Васильевне в деревню Вятку, что в семи километрах от Кыштовки. Там и разрешилась. Так что Вятка тоже моя малая родина. Название этой деревни, наверное, происходит от Вятской губернии. Наши с тобой предки приехали в период Столыпинской реформы из Вятской губернии. Мать рассказывала, что ее родители были батраками у помещика, если мне память не изменяет, Шарашина, но она не отзывалась о нем плохо. Батраки имели своих лошадей, коров, овец, их материальное положение зависело от семьи, от Количества работников и, соответственно, едоков. Галя, – продолжал Степан Федорович, – у меня возникла потребность посетить место моего рождения, и она возникает каждый раз, когда я приезжаю, но гаснет от сознания того, что прошло более шестидесяти лет. Никто не помнит тетку Арину, а ее дома, конечно, уже нет давно. Свозите меня в деревню, не знаю, сколько мне еще отмерено прожить лет.
Помню один случай: мать в воскресенье приехала к сестре, прихватив меня с собой, мне было года четыре. Стояло жаркое лето, я вышел в огород и ходил между грядками в поисках чего-нибудь съедобного. Есть хотелось постоянно. На одной из грядок обнаружил стручки перца и стал жевать, а затем, от рук, видимо, перец попал в глаза. Я истошно заревел, мама выбежала из дома, подвела меня к кадке с водой и, умывая, приговаривала: теперь, Степа, твои глазоньки будут особым образом смотреть на мир. Я попрошу Боженьку, чтобы он дал тебе здоровье: Боже Милостивый, Иисусе Христесе, удали болезни из тела раба божьего Степана и пусть все его болезни растворятся в пространстве и во времени, ни причинив никому вреда и зла, всему живому на Земле».
Мама была умной, доброй, очень совестливой и красивой. Утром следующего дня выехали на встречу с родиной. Дорога была накатанной, но машинная колея заполнилась водой от вчерашнего дождя. Густой лес по обеим сторонам дороги захватывал и удерживал ленивые клочки влажного тумана, который наползал сверху и не пропускал солнечного света. Там, где лес расступался, образуя открытые пространства, виднелись поляны, заросшие папоротником и кустарником.