— Я не виноват!.. Бог свидетель, я хотел его спасти!.. Ружье выстрелило нечаянно…
Пыльмау слушала эту непонятную речь, а из опущенного ковшика на лицо мертвого мужа лилась тонкая струйка холодной, чистой воды.
— Он сам скажет, что я не виноват! — кричал Джон, ползая в ногах Пыльмау. — Он обещал мне, что скажет!
Орво вытащил из ножен остро отточенный нож, перерезал ремни, откинул края лахтачьей кожи, и перед людьми предстало мертвое тело Токо, вымазанное в лахтачьем жиру и крови, грудь была плотно перевязана разорванной камлейкой Джона.
— Он уже ничего никогда не скажет, — произнес каким-то чужим голосом Орво и распорядился: — Внесите тело в ярангу!
Джона оттеснили в сторону, словно он не был больше человеком. Он сидел на снегу в окружении любопытных собак и смотрел, как осторожно вынимали из лахтачьей кожи Токо, как деловито и тихо распоряжался Орво, как Пыльмау с окаменевшим от горя лицом безмолвно распахнула и держала дверь, пока в темном провале чоттагина не исчезло тело ее мужа. И надо всем этим — синяя, глубокая тишина, да бесконечное пространство вокруг, и в высоком небе стаи птиц, летящие на далекие острова.
Джон побрел в сторону. Он с трудом сделал несколько шагов: ноги стали ватными, и он почувствовал такую усталость, что был готов растянуться прямо на снегу. Сделав усилие, он сел на камень. Холод проникал до самого сердца, Джон весь дрожал, хотя мороза почти не было. Каждый раз, когда кто-то выходил из яранги, он втягивал голову в плечи. Он не сомневался в том, что ему осталось жить совсем немного. Страх рождал холод, сердце превратилось в кусок льда, а разум торопил: скорее бы избавление от мучительного ожидания.
За тонкими стенами яранги слышались приглушенные голоса. Никто не плакал, не кричал, будто не произошло ничего особенного. Люди проходили мимо Джона, избегая смотреть на него: он уже перестал существовать для них… Как жестоко жизнь обошлась с ним! Сначала несчастье с руками, предательство Хью Гровера, и вот теперь… Но почему именно с ним? Тысячи, миллионы счастливых людей живут на земле, — разве не было бы справедливым тяжесть всех переживаний переложить равномерно на плечи всех? И тогда не было бы несчастных и обездоленных, а немного горечи никому бы не повредило. От усталости, от этих мыслей, от жалости к самому себе Джон заплакал. Он громко всхлипывал, размазывая по лицу слезы, а собаки удивленно смотрели на него и зевали.
Солнце опустилось. Холодом потянуло от нерастаявшего снега и промороженных за долгую зиму камней. Дрожь не унималась, она стала сильнее. Какой-то парень вышел из яранги Токо, неся с собой таз, сшитый из моржовой кожи. Он направился к мясной яме, отодвинул служащую покрышкой китовую лопатку и крюком зацепил кымгыт. Он крепко вгонял топор в копальхен, и голодные спазмы стягивали желудок Джона. Он не выдержал, приковылял к парню и попросил кусок. Парень молча протянул ему копальхен, и Джон с жадностью вонзил зубы в мерзлый, слегка горчащий жир. Он быстро сжевал копальхен и с надеждой посмотрел на парня. Так собаки смотрят на хозяина, когда хотят получить добавочную порцию корма.
— Сон!
Это был голос Орво. Старик поманил Джона.
«Сейчас свершится суд», — подумал Джон и поплелся в ярангу. У порога он остановился. Орво взял его за плечо и ввел в чоттагин. Глаза не сразу привыкли к полутьме. Джон слышал приглушенный говор, потрескивание дров в костре, а ноздри ощущали запах вареного нерпичьего мяса.
Когда глаза привыкли, Джон увидел в чоттагине почти все население Энмына. Люди сидели на китовых позвонках, на бревне-изголовье. Некоторые устроились прямо на земляном полу, подстелив под себя оленьи шкуры. Переднюю стенку полога приподняли, и в глубине спального помещения виднелось тело Токо. Покойного успели обрядить в погребальные одежды: в белую кухлянку, белые камусовые торбаса. Кухлянка была подпоясана, и на поясе висел охотничий нож.
— Сейчас будем спрашивать покойного, — сказал Орво, обращаясь к Джону. — Белые люди незнакомы с этим обрядом, потому я тебе немного расскажу о нем… Слушай. Мы верим, что есть мир, куда живые не попадают. Чтобы перейти в него, надо перестать жить. И мир этот так далек, что тот, кто уходит, уже больше не вернется. Простой человек не может ходить туда и обратно. Только великие шаманы могут. Среди нас таких нет. Но Токо еще с нами, хотя он не говорит и не дышит. Но он слышит нас и готов сказать, чего хочет. Вот смотри.
Орво показал Джону недлинную, гладко отполированную палку, похожую на черенок старой лопаты.