Одна из женщин несла ребенка. Тут Тынэна не выдержала и побежала, расталкивая толпу. Она не знала, как и что сказать этой женщине. Она встала перед ней и смотрела на нее нежно и сочувственно. Летчик заметил Тынэну:
— А-а, красавица! Опять с непокрытой головой ходишь? Товарищ Васильева, — обратился он к женщине с ребенком, — благодарите эту девочку. Перед вылетом в Ванкарем я ее посадил на счастье на крыло.
— Как тебя зовут, девочка? — спросила женщина.
— Тынэна.
— Таня? — переспросила женщина. — Танюша?
Тынэна молча кивнула: ей нравилось русское имя Таня.
— А ее, — женщина приподняла ребенка, — зовут Карина. Она родилась в Карском море. Карина Васильева.
— Ка-ри-на, — медленно произнесла Тынэна и улыбнулась.
Председатель Кукы подогнал собачьи упряжки, чтобы отвезти снятых со льдины в отведенный для них учительский домик.
— Как в Москве, — со смехом сказала мать Карины, — и чукотский трамвай подали к самолету.
Тынэна поплелась вслед за собачьими упряжками. Толпа встречающих растянулась по единственной улице Нымныма. Собаки сосредоточенно тянули нарты и оглядывались на необычных седоков.
До вечера не смолкал оживленный разговор в крохотном, всего на три комнаты, учительском домике. Челюскинцам несли подарки: расшитые бисером торбаса, меховые тапочки, рукавицы, пыжиковые шапки с длинными ушами, зимнее лакомство — замороженное оленье мясо, нерпятину, рыбу.
— Ну куда нам столько! — устало отмахивались женщины. — У нас же все есть, ничего нам не надо.
Наконец радистка Люда встала у дверей и решительно сказала:
— Все. Пусть они отдохнут.
Долго еще жил Нымным заботами о челюскинцах. Все — и стар, и мал — знали уже по именам летчиков, встречали их радушно, в ненастные дни переживали за них и даже просили затихшего шамана Тототто покамлать, чтобы умилостивить духов, упросить их унять ветер и отогнать пургу в другое место.
Учительский домик не пустовал. Улетали одни, прилетали другие. В бухту Лаврентия отправлялись собачьи упряжки, увозя снятых со льдины и окрепших в Нымныме челюскинцев.
Тынэна бегала к каждому самолету, и все летчики ее уже знали и звали Танюшей.
Когда последние челюскинцы покинули льдину, в Нымныме собралось сразу три самолета. Бородатый летчик решил на прощание покатать нымнымцев. Он позвал желающих, но мужчины вдруг замялись, отводили глаза куда-то в сторону, а у иных фазу же нашлись неотложные дела, и они заспешили к ярангам.
Неожиданно для всех в воздух решил подняться старый шаман Тототто. Он уверенно направился к самолету, и кто-то сказал ему вслед:
— На Священном Вороне сколько раз летал, это ему не в диковинку.
Летчик обратился к Тынэне.
— Ну, а ты, Танюша?
И Тынэна с радостной готовностью и вместе с тем замирая от страха поднялась в самолет.
Самолет был стылый, и от железных стенок несло морозом, как от айсберга. Тынэна видела перед собой закрытый шлемом затылок летчика. Сзади сидел старый шаман и прерывисто дышал, словно поднимался на высокую гору.
— От винта! — крикнул летчик.
Мотор чихнул, глотнув холодного воздуха, выпустил облачко голубого дыма. Завертелся пропеллер, превратившись в радужный прозрачный круг, и весь самолет затрясся, как нетерпеливый пес перед гонками.
Тынэна схватилась за борт.
Самолет дернулся, оторвал примерзшие к снегу лыжи и резко побежал по ровной, укатанной полосе к противоположному берегу лагуны. Тынэна оглянулась и увидела посиневшее от страха лицо Тототто. Шаман сидел с закрытыми глазами и что-то беззвучно шептал, словно призывал на помощь Священного Ворона.
Самолет развернулся к селению и взревел так, что заложило уши. В оттяжках между крыльями засвистел ветер. Навстречу помчались яранги. Еще мгновение — и самолет врежется в них. Тынэна закрыла глаза. Но любопытство пересилило страх. Она приоткрыла сначала один глаз, потом другой — ни людей, ни яранг. Внизу лишь покрытое льдом море. Отчетливо различались отдельные торосы, голубые айсберги, исходящие морозным паром разводья. Резко чернел скалистый берег. Горизонт поплыл вверх, Тынэна крепче ухватилась за борт. Летчик повернулся к ней и что-то прокричал. Он был в больших очках, закрывающих половину лица, но и сквозь них было видно, что он улыбался.
Показались яранги. Какие они маленькие! Даже огромное здание школьного интерната казалось сверху игрушечным домиком, а яранги — словно разбросанные по снежному полю черные камешки.
А люди с высоты и вовсе походили на каких-то букашек. Они едва ползли от яранги к яранге, и возле них путались крохотные собачки.