Махаматджан провел друга в пещеру и широким жестом показал на лежащие рядом плоские валуны:
— Садись на любой, какой тебе приглянется. На таких мягких креслах никогда не сидели ни русский царь, ни турецкий султан, ни китайский император. Вот какой чести я тебя удостаиваю.
— Вот этот, который поменьше, я думаю, ты наверняка для турецкого султана припас. Хоть и не видел я его, но по сравнению с другими он нам все-таки родня — и по крови и по вере. Так что я выбираю этот камень. — Гани уселся, бросив на валун свой бешмет.
— Эх, брат, все у тебя есть — и острый ум, и сила, и удачлив ты, а счастья все поймать не можешь!
Не так уж веселы были слова Махаматджана, но произнес он их словно радостную шутку — не было у печали пути к сердцу парня.
— Что это ты сегодня такой улыбчивый, как круглая тыква? Уж не села ли тебе на голову птица счастья?
— А ты как думал? Вон, посмотри, — Махаматджан махнул рукой в глубь пещеры, где лежала оленья туша с огромными рогами.
— Неужели сам добыл? — сделал вид, что не верит, Гани.
— Нет, пророк Иса с небес сбросил в честь твоего прихода, — обиделся Махаматджан.
Гани, хорошо знавший, что настоящего охотника ничто так не обижает, как недоверие к его удаче, попытался сгладить неосторожную шутку:
— Ну, ладно, ладно, надулся, как перезрелая тыква (крепкого и круглого Махаматджана приятели часто сравнивали с тыквой), тебе же известно, что я всегда восхищаюсь твоей меткостью…
— Ты же знаешь, я как один из тех кашцев, что хоронили родича, да по дороге на кладбище заприметив джейрана, забыли о покойнике и пустились за добычей…
Тут они снова расхохотались. Махаматджан не мог сердиться или унывать больше минуты. Его отец был известным в округе плотником, но парень с юных лег увлекся охотой, не пошел по отцовской дороге и большую часть времени проводил в горах. Люди говорили о нем: «Зимний дом у Махаматджана в Самиюзи, а летний — в горной пещере». Он стал на редкость метким стрелком, и это еще больше сблизило его с Гани, который очень ценил в друзьях воинские достоинства.
— Ах, забыл! — вскочил Махаматджан и кинулся в дальний угол пещеры, где в струе воды, стекавшей сверху, охлаждался кожаный бурдюк. — Сейчас я тебе налью одного божественного напитка, который омолодит твое сердце лет на двадцать, и будешь ты словно мальчишка носиться по горам, и меня благодарить без конца.
— Напиток — калмыцкий?
— Сейчас, сейчас, попробуешь и узнаешь. — Махаматджан, отвернувшись, чтобы друг не рассмотрел, стал наливать что-то из мешка в деревянную чашу.
— Да ладно, можешь не прятать, по запаху чую — оленья кровь.
— О аллах, — удивился Махаматджан, — нет ничего на свете, что бы ты не знал… А я-то стараюсь, удивить хочу и — вот тебе — опять не получилось… Когда ты успел попробовать этот напиток?
— Эх, тыква ты, тыква. Да ты еще и ружья-то в руках не держал, одних перепелов ловил, а я уже тогда не то что стрелял оленей — с живых рога срезал!..
— Ну ладно, всем известно: с тобой тягаться — все равно что за солнцем бежать. Будешь пить? — протянул чашу Махаматджан.
— Если не испортился, буду. — Гани взял чашу, а потом, не отрываясь от ее края, словно одним глотком влил в себя напиток. Не сразу отдышался и протянул пустую посуду Махаматджану. — Ну, спасибо, друг, угостил!
— Ну и славу аллаху, я рад, что сделал тебе приятное, — опять рассмеялся Махаматджан и потянулся к ведру, висевшему над костром, где варилось оленье мясо. — Тебе порезать или так будешь? — подал он Гана увесистую ляжку зверя.
— Ты что думаешь, у меня зубы выпали? Давай целиком!.. — И Гани впился своими крупными и крепкими зубами в мясо.
«Ну тигр, настоящий тигр!» — покачал головой Махаматджан. Гани молча расправлялся с оленем. Наконец, отбросив почти голую берцовую кость, спросил:
— Похлебка-то осталась?
— Столько мяса съел, и все мало? Ну, обжора! Куда в тебя столько лезет?
— Э, браток, скажи спасибо, что заморил червячка оленьей кровью, а то бы и тебя вместе с оленем съел бы.
— Обжора, обжора…
— Ты не очень-то, смотри у меня… Сейчас по моим жилам течет кровь дикого зверя, я и рассвирепеть могу, тогда добра не жди…
Усмехнувшись шутке товарища, Махаматджан подвинулся поближе:
— Ну, ладно, теперь ты сыт — рассказывай… Не зря же ты поднялся сюда, по мосту над преисподней прошел. Есть какое-то важное дело?
Гани жестом руки остановил друга и, вскочив с места, прошел к падающей струе воды. Припав к ней, он пил долго, не отрываясь, будто конь, несколько дней не видевший воды. Затем потянулся и довольным голосом сказал: