— Угу. Я примерно так и понял. Но дело — для меня — осложнилось тем, что я полюбил тебя, как сына. Понятно, как родного сына! Я очень страдаю из-за того, что ты ушел. Ты сказал Алеше, что вечером переедешь к нему. Прошу тебя, не делай этого, возвращайся ко мне, как к отцу. Все думают, что ты мой сын, пусть так и будет. А за то, что я не принял тебя тогда... четырехмесячного, прости. Это была моя ошибка. Самая большая ошибка в моей жизни. Неужели ты не сможешь простить? Андрей!..
— Андрей Николаевич, ни о каком прощении и речи не может быть. Никого на свете я не люблю больше, чем вас. Всю жизнь буду помнить, как вы меня приняли, как мы жили это время, до приезда мамы. Мой отец, настоящий, художник Никольский, но разве бы я мог его любить и уважать больше, чем вас. Если бы я только знал, что он мне родной...
— Тебе его жалко?
— Очень! Вы не представляете, как мне его жалко.
— Представь, Андрюша, мне тоже его жаль. Он был талантливый художник.
Мы помолчали, не сводя друг с друга взгляда.
— Так вернешься? — возвратился он снова к этому же.
— Андрей Николаевич, помните, у нас ведь было договорено, что вы женитесь на Христине, а я живу у Алеши. Простите, но что именно изменилось?
— В моей личной жизни все изменилось. Я собирался жениться на Христине... Теперь это невозможно.
— Из-за мамы? Вы опять вернулись друг к другу?
Болдырев тяжело вздохнул и опустил голову на руки. Несколько минут тишина стелилась в комнате, как тяжелый бесцветный туман. Затем он поднял голову и прямо глянул на меня.
— Я понял, что не люблю Христину. Люблю, как сестренку, очень уважаю... ну есть немного увлечения. Она стоит большего чувства, сынок. А я всю жизнь любил лишь одну женщину... Ксению, твою маму.
— Вы опять сходитесь?
— Нет, Андрюша, нет, Ксения сказала, что ее чувство перегорело... Слишком долго ждала меня, не надеясь, не веря. Она выходит замуж за...
— Кирилла?
— Ты знаешь?
— Он мне сказал. Мама прислала ему телеграмму, что согласна быть его женой.
— Ну вот, видишь. Мне она этого не говорила.
— Но она же вас любит! Что мама, с ума сошла? Уж эти женщины — все напутают, запутают. Возможно, она и увлеклась Кириллом, там, в Крыму, как вы Христиной. Но любит она всю жизнь только вас.
— Откуда ты знаешь, дружок?..
— Откуда!.. Я видел, с каким лицом собирала меня на Байкал — к вам! Все вечера, допоздна, таскала меня по Москве, вроде как я прощался со столицей, но водила-то меня лишь по тем местам, которые связаны в ее душе с вами. Понимаете или нет? И разве мы все (мои друзья и я) не видели, как вы смотрели друг на друга в тот вечер ее неожиданного приезда. Мама любит вас!
— Но выходит замуж за Дроздова. Я опять остаюсь один. Но теперь мне одиночество особенно в тягость, просто нестерпимо. Вот почему я зову тебя обратно ко мне. Разве мы плохо бы с тобой жили?
— Скажите... Мама должна теперь уйти от вас, раз я ушел, все же неловко вам в одной комнате, если вы не муж и жена?
Андрей Николаевич усмехнулся.
— Я тоже так думаю. Ксения говорит: какие глупости! Ей у меня удобнее, чем в гостинице. Кроме того, ей лучше всего работается вечером, она задает мне массу вопросов, как директору института, ну, и как бывшему геодезисту-топографу, исходившему этот край вдоль и поперек.
— Это верно,— подтвердил я.— Вечно мне не давала уснуть. Значит, мама еще не уходит от вас?
— Пока нет. Уйдет, когда зарегистрирует свой брак с Дроздовым.
— Когда будет свадьба?
— Не скоро. Боится, что счастье помешает ее работе над фильмом.
Я с удивлением уставился на него.
— Так о каком одиночестве вы говорите?
Я подошел и по-сыновьи обнял старшего Болдырева.
— Как только она уйдет, так я переберусь к вам. А до тех пор поживу у Алеши в пекарне.
— Ты сердишься на мать?
— Нет. Я люблю маму, она дала мне жизнь... Простите, но вы могли бы даже не узнать о существовании Никольского, а меня просто... могло не быть.
Я подумал немного, потом сказал:
— Но по-моему, ей пора устроить свою жизнь, раз и навсегда. И я не хочу ей больше мешать. Только знаете... Я не верю, что она выйдет замуж за Кирилла. Вот увидите.
Мы еще немного поговорили. Договорились, что он отвезет меня к Алеше. (А пока заперли квартиру Жени, полную цветов и свежести.) Потом мы все вместе вернулись домой.
Мамы дома не было, на столе лежала записка, что она с Таней уехала на алюминиевый завод, но к ужину будет. Просила узнать, где обретается Андрейка.
Я быстро собрал свои вещи, книги, и Андрей Николаевич отвез меня в пекарню. Дорогой я спросил:
— Я насчет Кирилла... Неужели ему все равно, что вы теперь останетесь вдвоем в квартире с его будущей женой?
— Думаю, что не все равно, но здесь вступают два обстоятельства: первое — его самоуверенность, второе — то, что он не желает оказывать давления на решение Ксении.
«Как и я тоже»,— подумал я.
Христины не оказалось дома, и Андрей Николаевич, по-моему, был рад этому.
Он крепко расцеловал меня, пожал руку Алеше и уехал готовить ужин к возвращению мамы; Алеша всучил ему свежевыпеченный. хлеб.
Я быстро расставил книги на полках, засунул чемодан под кровать и огляделся, будто впервые. Уютная квадратная комната, стены выкрашены водоэмульсионной краской лимонного цвета (Алеша сам красил). На столе, покрытом зеленым картоном, лежали листы с формулами,— Алешины вычисления. Над его кроватью висел портрет Эйнштейна и пейзаж «Полдень на Байкале», который я написал по памяти и подарил ему, а в изголовье небольшая фотография — моя, в рамочке из оленьего рога. Моя стена была пока голой, я решил, что завтра что-нибудь подберу из картин Никольского, оставленных мне,— мама часть их привезла.
— Занятий по математике у вас сегодня нет, дома будешь? — спросил я Алешу.
— Сегодня дома. Я рад, что мы наконец вместе, Андрей. Я тоже был рад. Виталия не было дома, не знаю, где он шлялся. Из театра звонили и возмущались, что он опять опаздывает.
Пока Алеша с Мишей вынимали из печи булки, я поставил на плиту чайник и накрыл на стол.
Мы втроем поужинали чем было, выпили чаю с горячими булками, когда зазвонил телефон. Я взял трубку, но просили Алешу. Мне показалось, что это голос Кирилла. Так и оказалось. Он просил Алешу немедленно зайти к нему в институт и сказал, что для скорости выслал за ним машину.
— Сейчас буду готов,— ответил Алеша и добавил: — У нас вроде новоселья, Андрюша Болдырев переехал ко мне вместо Жени. Насовсем.
— А-а-а... Можете приехать оба. Он повесил трубку.
Легковая машина быстро домчала нас до института «Проблемы Севера». Нас встретила в вестибюле Христина и повела гулкими, опустевшими коридорами до кабинета Дроздова.
— Подожду вас,— сказала она,— вместе подъедем на машине.
Но Кирилл тоже пригласил ее в свой кабинет. Мы с Алешей сели рядом на мягких стульях, Христина в стороне на диване.
— Ну вот, я писал насчет тебя ректору Новосибирского университета,—посмотрел он на Алешу.—Написал академику Петрову. Мне не хотелось, чтоб у тебя пропал напрасно год. Написал про твои математические способности... Алеша покраснел.
— Да вы что, Кирилл Георгиевич, на смех?
— Я так думаю,— отчеканил Кирилл,— и это действительно так. Что они подумают, будет видно после собеседования с тобой. Да, эти твои оригинальные расчеты... я послал их как черновик твоей научной работы.
— Какой «научной» работы? — пришел в ужас Алеша. Кирилл расхохотался.
— На занятиях математического кружка,— он обращался к Христине,— под предлогом обычного задания я дал им — на выбор — несколько нерешенных задач нашего времени. Разумеется, никто не подступил к решению, кроме... Алексея Косолапова. На кафедре математики потребовали, чтоб Косолапое сам (непременно сам, без всяких соавторов) закончил эту работу.
— Это вы — на всякий случай — потребовали,— тихо заметила Христина.
— Сначала я, затем они. Это, брат, Новосибирск... В общем, сама знаешь, какие там люди. Короче говоря, билет на самолет тебе забронировали. Завтра вылетаешь в 6.30. Понятно? Соберись сегодня. В Новосибирске явишься к секретарю, она тебя устроит с гостиницей и прочим. Деньги у тебя есть? А то могу одолжить, сколько понадобится, отдашь через три года.