Декан факультета не раз шутил, что если я разлюблю астрономию, то у меня есть запасная профессия.
А Уилки Саути... он был мим. Этим он зарабатывал свой хлеб насущный. Но всю свою жизнь он до страсти увлекался астрономией.
— Расскажите с самого начала все подряд,— прервала его Вика.
— Я расскажу, но... может быть, сначала показать вам, к а-
к и м я увидел своего двойника?
— У вас есть фотографии? — спросил Яша.
— Нет. Я просто исполню несколько сценок... если вы расположены смотреть?
Мы заверили, что расположены.
— Тогда я минут на десять скроюсь в своей кабине,— сказал Уилки, поднимаясь,— а вы идите в кают-компанию.
Несколько огорошенные, мы перешли в кают-компанию. Там сидел Харитон и читал — в углу, возле светильника. Сегодня никому не работалось.
208
Яша нажал кнопку, и большой стол опустился вниз, после чего пол медленно сомкнулся. Мы заняли места в креслах. Харитон с удивлением взглянул на нас. Вика сочла необходимым пояснить:
— Канун праздника... Уилки покажет свое мастерство мима. Он, оказывается, не только поет!
Харитон угрюмо промолчал. Кажется, он раскаивался, что отослал рапорт. Как практический человек, он понимал, что отозван буду не я один. Отныне вряд ли кому разрешат оставаться на Луне на второй срок. Яша невольно вздохнул. До чего же не праздничное было у всех настроение.
Вошел Уилки в черном шелковом трико и гриме клоуна: мрачное набеленное лицо. В руках он держал несколько пластинок. Яша поспешил включить электрофон.
— Это Стравинский... «Петрушка»,— пояснил Уилки.— Готовился выступить перед вами на праздник, но захотелось сегодня. Кстати, несколько поднимем настроение. Итак: «Петрушка» в исполнении клоуна и мима Уилки...
Едва Уилки начал свой номер, как мы невольно переглянулись: какой талантливый мим пропадал в этом астрономе.
Ну, музыку Стравинского все знают, но если бы видели этого Петрушку!
Кукла, игрушка, которой управляют руки кукольника. Нет своей воли, нет свободы движения. Короткие сценки для ярмарок, быстро сменяющие одна другую,— наивные, смешные, примитивные. И вот сквозь незамысловатую игру начинает просвечивать нечто совсем иное — свое —свои чувства, свои ощущения, не зависящие от кукольника, возникающие вопреки ему. Если это кукла, то почему в ней столько человеческих страстей... как она вырывается из рук кукольника. Но ведь это же человек, превращенный в куклу!
Уилки был прекрасен — худое, удивительно выразительное тело в черном трико с круглым белым воротником рассказывало, жаловалось, протестовало. Рот расплылся в нарисованной улыбке, темные брови застыли в трагическом изломе. Он сразу и плакал, и смеялся, и бунтовал.
Полное слияние души и тела!
Трепещущий, беззащитный человек восстал против своего мучителя. Уилки застыл, перегнувшись пополам,— рассерженный кукольник сломал игрушку.
Мы все вскочили, очарованные, восторгались, перебивая друг друга. Даже суховатый Харитон поднялся и высказал несколько одобрительных слов. Вакула спокойно стоял у двери, он вошел еще раньше и тоже смотрел Петрушку. Интересно, бывает ли роботу скучно? Вакуле нравится быть вместе с нами.
Улыбающийся, довольный Уилки попросил нас сесть и исполнил еще несколько номеров. В заключение, хотя он и устал, Уилки еще раз, по нашим просьбам, повторил «Петрушку».
— Вы же большой артист! — воскликнула покоренная его искусством Вика.
— Это мое хобби,— пояснил астроном, пожав плечами. После «Петрушки» не хотелось уже смотреть ничего. Уилки принес бутылку шампанского, и мы ее распили. Уилки уже не пошел переодеваться — так и сидел в черном трико с белым воротником. Только причесал взлохмаченные волосы и стер с лица белила.
— Как раз «Петрушку» я заимствовал,— признался он,— от своего двойника.
— Мы ждали истории,— напомнил я.
— Да. Я должен вам ее рассказать. Не уходите, Харитон.
— Я не ухожу. Что это еще за «двойник»? — нахмурился Харитон.
— Если бы я знал! — Уилки вздохнул. Лицо его омрачилось.— Жизнь моя очень благополучна,— начал он как-то даже удивленно.— Я всегда имел возможность заниматься только тем, к чему лежит моя душа. Родители мои — люди богатые. Отец — судовладелец в штате Мэн, мать — дочь банкира. Я рос единственным ребенком. И мне ни в чем не отказывали. Влечение к науке проявилось у меня очень рано. Мне было десять лет, когда мне подарили телескоп, которому позавидовала вся школа, начиная с директора. Ребята любили приходить ко мне, наблюдать небо. Я давал объяснения в пределах популярной литературы по астрономии. Два раза я пожелал перешагнуть через класс, мне тотчас наняли репетиторов. В Калифорнийском университете, где я был младше всех, меня очень любили. Должно быть, потому, что по натуре я общителен, любопытен к жизни. Увлекаюсь яхтами и лыжами. Пишу маслом и акварелью. Как-то получил первый приз за карнавальный костюм. На студенческих вечерах выступал как клоун и мим, а иногда с песенками, которые сам же сочинял.
Но я всегда умел организовать свое время, как это у вас по-русски говорится: делу время — потехе час. Коллеги говорят обо мне: одаренный американский мальчишка, который никогда не станет взрослым. Может, это и так, но в тридцать четыре года я уже профессор, астрофизик.
У меня замечательная жена, хорошие дети, верные друзья. И, насколько мне известно, нет врагов. Никогда я не жаловался на здоровье, не испытывал финансовых затруднений.
Я — счастливчик! Даже когда я захотел поработать на Луне...
— И то вам удалось,— вставила Вика, усмехнувшись.
— Да. Мне и это удалось. И все же однажды в жизни мое душевное равновесие было нарушено... И кажется, навсегда.
Уилки замолчал. Мы в ожидании смотрели на него.
— Простите, я пойду переоденусь,— вдруг поднялся он.
— Но вы доскажете? — нетерпеливо спросил я.
— Да, конечно.— Астрофизик ушел.
— Он красив, правда? — заметила Вика. Мы охотно согласились, что он красив и вообще славный человек.
— И большой ученый,— добавила Вика.— Его работы имеют мировое значение. Он открыл несколько планет — у летящей звезды Бернарде, кроме того, Уолт выдающийся специалист по фотографической астрономии.
— Типичный буржуазный ученый! — буркнул Харитон.— По-моему, он даже в бога верует. К тому же сын миллионера. К его услугам было все. Родился с серебряной ложкой во рту.
— Он католик. Но сотрудничать с ним приятно,— сказала вполголоса Вика.
Вернулся Уилки, пожалел, что нельзя закурить, и сел возле Вики.
— Я люблю Сан-Франциско,— продолжал Уилки,— люблю бродить пешком по его разбегающимся, оглушительно шумным красочным улицам.
Однажды апрельским вечером я забрался в какие-то трущобы. Пахло морем и отбросами... Мне захотелось выпить, и скоро я нашел портовый кабачок. Посетители его были всех цветов кожи, в большинстве матросы, портовые рабочие, механики и наладчики с ближайших автоматических заводов, бродяги по призванию, молодые люди из «строптивых» и легкомысленные девицы, ищущие приключений.
Я сел за столик — едва нашел свободный — и спросил себе, виски. В кабачке было шумно и дымно. На пустой сцене задумчиво перебирал клавиши пианист, но его никто не слушал.
И вдруг стало тихо. Пианист встал и объявил: Уилки Саути, клоун и мим. Все с ожиданием обратились к сцене. Раздались аплодисменты.
Имя — мое, я невольно отметил это. И вот выходит на сцену этот Уилки, в черном трико с белым воротником, без грима, только волосы припудрены.
Разумом я не сразу понял, почему у меня замерло сердце, задрожали руки так, что я расплескал свое виски.
Но в следующие минуты я уже видел: мой двойник! Как бы я сам, только исхудавший, с огромными печальными глазами, трагическим изломом выразительного рта, дергавшейся щекой.