— Я вот чего боюсь,— сказала мама,— может, ты славный малый, но эгоист?
— Почему же эгоист? — обиделся я.
— Почему?.. Ну, что ты так легко оставляешь меня и едешь на край света искать человека, который знать тебя не хочет... про это не будем говорить. Сейчас многие молодые едут на северные стройки. Ладно. Но что ты так легко срываешь с места Алешу, который не может тебе ни в чем отказать... Не перебивай. То, что ты нарушил покой Маринки — ребенка еще... Не будь сегодняшнего представления...
— Мама!
— ...Она бы вспоминала тебя как товарища, как друга, а ведь теперь она будет думать о тебе как о будущем муже... И действительно, еще влюбится в тебя. Неужели ты этого не понимаешь?
— Но ведь и я отныне буду думать о ней как о будущей жене и тоже могу влюбиться, и это будет замечательно!.. Сейчас ей всего пятнадцать лет, но когда будет двадцать один — двадцать три года, мы можем пожениться. Что тут плохого?
— Алеша?
— Алеше только полезно попутешествовать. Кругозор будет шире.
— Спокойной ночи. Ты фантазер и выдумщик! Насчет эгоизма давай оба подумаем и разберемся. Ладно?
— Ладно, мама. Спи. Подожди. Поцелуй меня. Мама поцеловала меня. Я прижался щекой к ее руке.
— Я люблю тебя больше всех на свете! Слышишь? И ни на какого отца не променяю. Запомни это, мама. Просто мне интересно встретить человека, которого ты до сих пор любишь. Не спорь. Покойной ночи.
Мама еще раз поцеловала меня и ушла к себе. Но долго мы ворочались в своих кроватях. Я уснул около шести утра. Может, зря я это все затеял... начиная с поездки на Байкал. Да еще Алешу с собой тащу. У него-то всякого лиха было с избытком... Зачем ему еще? Может, и вправду я эгоист?
Глава третья
ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ
Билеты куплены (Аэрофлот, «Москва — Иркутск», 76 руб.),
дороговато, по-моему. Лететь семь часов. Вещи собраны.
Алеша хотел идти в горком и просить направление на БАМ, но мама отсоветовала. Она хочет, чтоб мы не были связаны никакими обязательствами (по-моему, она просто не верит, что я выдержу ожидающие нас трудности), и посему дала нам семьсот рублей, которые отложила себе на путевку за границу. Так что мы независимы и можем выбирать. Все-таки моя мама — славный парень!
Накануне отъезда нас посетил гость. Сам Геннадий Чешков. Он пришел днем и смутился, увидев маму,— надеялся, что она на работе.
Сдержанно поздоровавшись, он сразу обратился ко мне:
— Хватит дурить, Андрей! Никуда я тебя не пущу. Ты комсомолец и не имеешь права так беззастенчиво подвести тренера.
— Садитесь! — пригласила его мама.
Чешков сел, неприязненно оглядев стул, словно это была скамья, на которую сажают штрафников. Я сказал, стоя в дверях:
— Уже снялся с комсомольского учета. Билеты куплены.
— Дай твой билет, я сам сдам его в кассу.
Он, как всегда, был категоричен и властен. Холодные серые глаза смотрели непреклонно и жестко. Мне стало смешно, не признавал я более его власти. Он к этому не привык еще.
— Что, собственно, происходит? Почему ты оставляешь фигурное катание? — потребовал он разъяснения.
Я с интересом разглядывал человека, который столько лет руководил мною. Красивый мужчина! Девчонки от него просто с ума сходили. Но людей он не любит. Себя любит и еще спорт. Спорт — его призвание.
Но сам он, как фигурист, с самого начала не подавал надежд. Все бы ничего, но подвела артистичность, вернее, полное отсутствие артистичности.
Ну, Геннадию-то я не собирался рассказывать про свои мечты. Тем более об отце.
— Что происходит? «Ко мне мой верный друг не ходит...» Простите. Я же выступал в парном катании... Марину вы отстранили.
— Так и думал! — насмешливо бросил он.— Марина твоя бесперспективная. Понятно? Тебя я готовил для международных выступлений. У тебя же большое будущее в спорте. Марина не потянет. Партнершу, кстати, я тебе уже подыскал.
— Перспективная?
— Да.
— И кто же?
— Таня Нефедова. Из вашей школы. Ты ее должен знать.
— Я и знаю. Для советского спорта она, кстати, не подходит. Замарала честь смолоду.
— Что за чушь! Изумительная девушка. Способная, волевая, Эта всего добьется, чего захочет.
28
— Да уж . История с кулоном вам известна, Геннадий Викторович?
— Какая там еще история. Она из обеспеченной семьи. Дочь директора крупнейшего универмага в Москве. История... надо же! Просто каприз.
— С какой точки зрения взглянуть. По-моему, в спорт таких нельзя пускать.
— Что она сделала? — поинтересовалась мама.
— Одной девочке подарили оригинальный кулон. Из Индонезии дядя привез. Таня сразу позавидовала, ей страстно захотелось иметь этот кулон. И когда его обладательница наотрез отказалась его продать, Таня кулон преспокойно украла. Это было в прошлом году. Хотели исключить из школы, но отец сам ее наказал. На этом историю замяли.
— Какая гадость! Фу! — фыркнула мама. Чешков как-то даже дернулся.
— Детская шалость. Ей даже в голову не пришло, что это воровство. Кулон этот вернули, разве не так?
— Мать вернула. Танечке не захотелось с ним расстаться. Пришлось отцу отнимать. Так что спасибо за такую партнершу. И вообще, я завтра уезжаю.
Чешков еще долго убеждал и даже угрожал... Уходя, он сказал маме:
— Чувствую ваше влияние. Странная вы женщина. Неужели вам не жаль сына? Отправляете его куда? К черту на рога... Зачем столько лет тренировок — кошке под хвост? Неужели вы не понимаете, какое будущее его ожидало? Он бы стал золотым призером. Столько времени пропало у него попусту...
— Почему же попусту? — возразила спокойно мама.— Думаю, что Андрей каждой зимой будет возвращаться к фигурному катанию. А рекорды... Зачем ему рекорды... Блеснуть падающей звездой на небе, подумаешь — счастье! Одних, с непревзойденной-то артистичностью, чуть ли не вынуждают уйти, другие в разгар славы сами уходят, не в силах взглянуть в лицо тому, кто первый жестоко намекнет: «Пора уходить...» Да почему пора, если именно они столько радости доставляют людям. Объявить пятнадцатилетней способнейшей фигуристке, что она бесперспективна... Это... это жестокость!
Конечно, маму уже занесло. Но жестокости она не прощает. Чешков ушел надутый, не простившись.
— Какой неприятный человек! И как ты его терпел столько лет? — сказала мама, пожимая плечами.
А вечером пришел Алеша с хозяйственной сумкой, застегнутой на молнию. Сумку он оставил в передней. Я пошел на кухню и включил электрический самовар, которым мы пользуемся в особо торжественных случаях, а то просто ставим на плиту чайник с водой.
— Собрался? — спросила мама Алешу. Он смущенно кивнул.
— Собрался, Ксения Филипповна, да вот...— он запнулся.
— Какая-то «закавыка»?
— Кота некуда деть. Не везти же его в Забайкалье?
Меня поразило это «Забайкалье». Я обычно говорил: «на Байкал», но с чего я взял, что отец живет на самом берегу Байкала? Может, где-то в горах, в тайге? Еще придется его поискать... И с мамой нельзя посоветоваться... Придется запросить о нем в Иркутске. Наверняка о нем знают либо в редакции газеты, либо в горкоме КПСС, отец же член партии.
Мама скорчила комическую рожицу.
— Что же делать? Я могла бы его взять, но мне ехать на съемки. Куда я его дену? Как звать твоего кота?
— Кузнечик.
— Мама, а если Денису Федоровичу оставить?
— Так он же наш оператор, вместе едем.
— А у него мать. Она тебе не откажет.
— Разве что... Ну, давай твоего Кузнечика. Он в сумке, что ли?
В жизни не видел такого «страхиладика». «Кот» был чуть побольше мыши, белый, с рыжими подпалинами, длиннющим голым хвостом, раздутым брюшком, какой-то голенастый, а глаза явно следовало промыть борной. Алеша поставил его осторожно на пол и отошел. Кузнечик быстро пошел за ним, ноги его то разъезжались, то подгибались. Мордочкой походил он на летучую мышь.
— Страшненький какой! — не выдержал я.
А мама молча развела борную кислоту и протянула Алеше стакан вместе с ваткой.