...Иногда мать брала его с собой в лес. Чисто, светло и тихо было в хвойном лесу. Опавшая порыжелая хвоя пружинила под ногами. Солнце, словно дождь, проливалось сквозь темно-зеленые кроны. Они стояли перед старой елью — очень старой,— и мать с сочувствием и жалостью гладила ее по коре.
— Лет сто ей, поди? — небрежно заметил Харитон.
Он не понимал жалости матери к дереву. Раз старая, надо срубить, чего ей занимать зря место.
— Ей около пятисот лет,— сказала Таисия Константиновна задумчиво.— До ста лет кора у ели бронзовая, гладкая, словно кожа у юноши, хвоя ярко-зеленая, сочная. И вся она, молодая ель, полна жизни и радости, и ветер треплет ее крону, как развевающиеся волосы. После ста двадцати пяти лет на коре появляются первые морщины и серый налет... К ста пятидесяти годам кора делается чешуйчатой, крона редеет, появляются мертвые ветви. К ста восьмидесяти годам трещины становятся глубокими бороздами, чешуя крепнет, кора мертвенно-серая. А к двумстам годам кора как пепел. И хвоя как пепел на искривленных сучьях — утолщенных, как опухшие суставы у ревматика. Разве тебе не жаль ее? Иди сюда, Тони, смотри: какая она гордая, эта ель, какая величавая в своей глубокой старости. И она ведь радуется весне, солнцу, дождю, ветру и тому, что из земли по ней поднимаются холодные, горьковато-терпкие соки. Ель, наверное, думает, что старость — это просто болезнь и она еще пройдет.
— Разве дерево может думать? — буркнул сердито Харитон. Ему уже было двенадцать лет, он не маленький, чтоб слушать сказки.
— Какая ты выдумщица, мама!
Мать погладила его мальчишеские вихры и вздохнула.
— Почему ты такой рассудительный, сынок?..
Почему он вечно вспоминает этот эпизод? И с какой стати мать всегда смотрела на него с жалостью, как на убогого? Школа гордилась им — отличник, победитель всех математических олимпиад, учителя предсказывали ему большое будущее. А мать считала его обойденным судьбою. Воображение, эмоции — вот что она ценила превыше всего.
А как она искренне удивилась, когда он решил стать космонавтом. Как будто космонавт — это поэт или мечтатель (в чем — она так считала — ему отказано), а не человек действия. Математика, логика, кибернетика — вот что такое космонавтика, а не воображение и эмоции. И не более в нем тайн, чем во всякой точной науке, и все можно перевести на язык формул.
Сна как не бывало. Харитон открыл глаза и, морщась от головной боли, сел. Какого черта над ним стоит Кирилл и смотрит на него, спящего?
— Тебе чего, Кирилл? — спросил он неприязненно. И оглянулся вокруг. На широком тяжелом лице его отразилось недоумение.
— Черт побери, если я что-нибудь понимаю...
— Поймешь. Как ты себя чувствуешь?
— Как с перепоя. Башка разламывается. Где это мы?
— На планете Харис.
— Все шуточки... У американцев, что ли? Что со мной стряслось? Авария? Я ничего такого не помню...
— Можно назвать и аварией.
— Может, ты мне объяснишь подробнее?
— Непременно. Хоть сейчас...
.... Уилки видел очень мучительный сон, будто он прощался с Джен навсегда. Он лихорадочно целовал ее губы, щеки, волосы, руки. Его трясло от тяжелых мужских рыданий.
— Как же я буду без тебя, Джен? — твердил он.— А ты?
— Но ведь ты будешь со мной всю жизнь, Уилки. Когда я умру, ты закроешь мне глаза, только ты.
Но Уилки Уолт знал, что он никогда не увидит жену и детей. Ни жены, ни детей.
— Как же я буду без вас? — твердил он в отчаянии.
Он так стонал и метался, что Кирилл стал его будить, не дожидаясь, когда тот проснется сам.
Уилки узнал Кирилла и с облегчением вздохнул. Лицо его было мокро от слез.
Просыпаясь по утрам он вспоминает: Вика! Первая мысль — и ничего не поделаешь. Когда-нибудь пройдет, может быть. Когда уже будет своя семья... Жена, дети.
Если Вика... полюбит его. Он никогда не женился бы даже на Вике без ответной большой любви.
Яша открыл глаза, Кирилл крепко обнял его.
— Яшка, дружище! Дорогой мой! Я думал, уж не увижу тебя больше! Ох, Яшка, попали мы в переплет!
...Вот и все, что я знаю сам,— закончил Кирилл свой рассказ.
— Просто невероятно,— мрачно проговорил Харитон,— никогда бы не поверил!
— Значит, ни жены, ни детей... никогда...— уронил Уилки. Кирилл протянул ему папиросы. Они сидели в кают-компании дома — большая, бревенчатая комната, и пятеро людей с Земли за круглым столом.
Яша был бледен, но уже овладел собой.
— Если решил стать космонавтом, надо быть готовым ко всему,— стоически заметил он.
Рената обвела всех потемневшим взглядом. Зрачки ее расширились, губы пересохли. Она закинула упавшую на лоб прядь волос — рука ее дрожала.
— Какие страшные существа! — протяжно выговорила она.— Лишить себя. Убить душу живую. Тысячелетиями убивать поэзию! Вы знаете, я поняла, почему они это метут. Когда они были маленькие, им не рассказывали сказок, не пели песен. У них даже музыки нет! И они — не знают любви. Просто размножение, когда наступает для этого время. Как страшно!
— Кирилл! Этот харисянин... Познавший Землю, он говорил, что есть Всеобщая Мать. А об отце он что-нибудь говорил? У них есть отцы?
— Об этом... он... ничего не рассказывал,— неохотно отозвался Кирилл.
— Может, они их... побивают, как трутней? Или...
— Не будем фантазировать,— укоризненно прервал девушку Кирилл.— Я при случае спрошу об этом у Семена Семеновича.
— «Семен Семенович»! — фыркнул Харитон.
— Не знаешь, кто будет завтра воссоздан? — спросил Яша. Кирилл пожал плечами.
— Не знаю. Я поражен, друзья, как я не заметил, что эта планета вращается в обратную сторону, а я ведь здесь уже третьи сутки. А Харитон уже через час заметил. Насчет воссоздания... Пока это приостанавливается... Будет продолжено в другом месте.
— Планета... где солнце встает с запада,— удивленно проронила Рената.— Что-то нас ждет?
Харитон чуть виновато смотрел на Кирилла.
«А ведь он не знает, что было на Луне после его возвращения,— думал Харитон.— Не знает даже, что один из Кириллов убит осколком метеорита. И пусть не знает, неприятно об этом узнать. И я не верил... Пожалуй, я всегда недолюбливал Кирилла... За что? Может, за то, что у него есть все, что мать ценит в людях,— богатые и щедрые чувства. А вот теперь... Я рад, что именно он здесь, со мной, с нами.
Бедняга Уилки совсем скис. А эта девушка... Держится молодцом. А ведь она испугана, очень испугана. И хорошо еще, что с нами Яков Шалый. На него можно положиться.
Неужели где-то в немыслимой дали существую я — еще один я? Черт побери!»
Вошел Семен Семенович и, пожелав доброго вечера, устало опустился в кресло.
— Утром отправимся в город,— сообщил он.— Победивший Смерть хочет вас видеть, всех пятерых.
Семен Семенович обвел нас взглядом, чуточку дольше задержавшись на Харитоне.
— Кирилл рассказал вам все,— проговорил он, не спрашивая, а утверждая.— На вас лежит большая миссия. Вы полномочные представители своей планеты.
— Разве нас кто-нибудь уполномочивал? — холодно спросил Харитон.
— Тем не менее вам придется действовать и принимать решения от имени всего человечества,— возразил Семен Семенович.— Решать от лица вашей цивилизации, не имея возможности посоветоваться. Иметь смелость решить, что взять для людей, потому что наши ученые предложат вам за вашу помощь знания. Приняли бы вы, например, бессмертие?
— Никогда! Разве можно! — вскричала испуганно Рената. Все посмотрели на нее.
— Так сразу... не подумав? — мягко обратился к Ренате Харитон. И так непривычна была в нем эта мягкость, что Кирилл и Яша с удивлением взглянули на него.
— Что ж здесь думать, это ведь так очевидно,— взволнованно возразила Рената,— представьте себе уставших от жизни стариков. А молодость... не нуждается в бессмертии! Разве я не права? — закончила она упавшим голосом. Кирилл кивнул ей, чуть улыбнувшись.
— Почему мы пятеро предстали первыми? — обратился Яша к Семену Семеновичу.— Это случайность или... какие-то соображения, что вы именно нас выбрали?
— Это не случайность,— спокойно ответил харисянин.— Мы надеемся на помощь человека... Мне поручили подобрать наиболее человечного. Остальные находятся в том или ином отношении к нему.