— Тогда они сами умрут,— тихо пояснил Семен Семенович,— убившие Мать обычно умирают в ближайшие часы, иногда минуты. Сердце их не выдерживает, ведь они любят Всеобщую Мать больше жизни.
— Но ведь они бессмертны! — удивился Уилки.
— Если слишком большой стресс, сердце не выдерживает... разрывается.
— Тогда зачем...— прошептала Рената и отвернулась.
Мне самому хотелось отвернуться, но я был ученый, я был на неизвестной планете. Я обязан смотреть, и я заставил себя смотреть. Уилки был только астроном. Он отошел в сторону и остановился там, сжав зубы.
Я видел, как харисяне отрывали им антенны, как сжимали их в плотном кольце все теснее и теснее. Я видел поднятую руку Всеобщей Матери с коробкой в виде красноватого плода — она не хотела обманывать свой род, оставляя за собой возможность нового воссоздания.
Запись копии вырвали и растоптали. Затем раздавили самый подлинник — единственный, неповторимый, непознанный.
С Матерью погиб и Победивший Смерть. Он думал, что харисяне не посмеют посягнуть на того, кто даровал им бессмертие, и он сможет защитить Мать.
— Пошли,— сказал Семен Семенович.
Мы сели в планетолет. Покоривший Пространство сам включил двигатель и, уже не опасаясь ничего, сделал медленный круг над площадью. Толпа харисян медленно, как кровь от остановившегося сердца, отливала от площади, оставляя позади себя сотни умирающих и умерших.
Семен Семенович был прав.
Планетолет несся над лесами и над водами, а я все думал о происшедшем. Темна, сложна и непонятна для нас, людей, их психология. Что это было! Месть, расплата, отчаяние? Силы слепого инстинкта? Биологическая или социальная загадка?
Убежище было скрыто далеко в горах. Огромный лабиринт с мощнейшим оборудованием по воссозданию структур. Вокруг простирались непроходимые леса.
К нашему удивлению, мы увидели на зеленом склоне горы наш бревенчатый дом. Его уже переправили сюда. Семен Семенович поселился с нами, заняв отдельную угловую комнату за библиотекой. Он сразу после ужина ушел к себе. Мы остались одни. И тогда, в первый же вечер, безмерно усталые, измотанные до предела, мы схватились с Харитоном.
Он вдруг заявил, что мы не должны принимать никакого участия в «спасении» этой цивилизации, так как мы не можем знать истинного положения вещей.
— То есть как? — удивился я.
— Что мы о них знаем? То, что нам счел нужным рассказать этот подозрительный Семен Семенович?
— Подо... зрительный?!
— Я вообще не верю, что он харисянин. Ему не верю, и баста! Познавший Землю, четыреста лет на Земле — бред какой-то. Что мы поняли в сегодняшних событиях? Может, это революция? А мы укрылись с владыками и собираемся помочь им? Непохожие!!! — Он возмущенно фыркнул.— Гитлер был тоже непохож на обыкновенного немца. А Муссолини — разве это было типично для итальянского народа, простодушного и веселого?! Может, эти харисяне до смерти рады, что избавились от этих «непохожих», а мы поможем их возродить? Послужим делу реакции?
— Нельзя же проводить прямую аналогию с Землей! — рассердился я.
— Я только хочу сказать, что не желаю вслепую помогать неизвестно кому. Мне надо разобраться.
— Разве можно что-нибудь понять в их устройстве? — вмешался Уилки.— Чужая и чуждая цивилизация. У них даже денег никогда не существовало.
— Разве у них есть классы,— поддержал его и Яша,— какая может быть аналогия? Цивилизация явно вымирающая, значит, надо помочь возродить ее. И не по образцу Земли, а по их собственному. Разве не ясно?
Все заспорили, заговорили разом. То, что все смертельно устали, вовсе не прибавило нам благоразумия.
В разгар спора к нам вошел Семен Семенович.
— Простите, но вы говорили так громко, что я все слышал. Сомнения Харитона Васильевича понятны мне. Есть возможность изучить язык харисян за несколько сеансов... Тогда вы ознакомитесь с нашей историей и разберетесь в ней сами.
Харитон, кажется, смутился. Семен Семенович посмотрел на него пристально.
— Я не обиделся,— успокоил он,— почему вы должны слепо доверять? Мой родной народ настроен ко мне недоверчиво... Сначала я был непохожим, мне едва не удалили антенны, затем был землянином... Слишком долго. Так долго, что стал восхищаться людьми. Не всеми, конечно.
В людях мне как раз не нравилось то, что стало главным в харисянах. То, что они боятся непонятного. Мало того. Часто не верят в то, чего не понимают. А объясняют свое неверие... здравым смыслом! Бороться с таким неверием очень трудно. И я не смог отказать себе в удовольствии просто посмеяться.
Ликвидируя нашу базу в Гималаях, я воссоздал все имеющиеся у нас структуры до одной и сам лично доставил их на место, где они в свое время были взяты на несколько часов. Итак, на Земле XXI века очутились теперь Константин Циолковский, насмешник Марк Твен, Галилей, милый Андерсен...
Возле села Рождественского я оставил ранним утром в июле 2009 года Ренату Петрову...
— Ренату? Теперь! — воскликнул я вне себя, подумав сразу о деде. Хватит ли у него сил и рассудка перенести возвращение той, которую он не сумел при жизни защитить.
— А вашу прабабку, Рената, я оставил под Москвой, там, где она была взята после богомолья в Троице-Сергиевой лавре... Пусть попробуют объяснить обладающие «здравым» смыслом.
— Просто посадят в сумасшедший дом,— пожал плечами Харитон.
— Не так просто: с ней документы, выданные в 1899 году, одежда, сшитая тогда же, свежая газета, в которую она завернула купленную в лавре иконку...
— Моя прабабка?!! — Рената закрыла ладонями лицо. Яша привстал. Глаза его заискрились смехом.
— А протопоп Аввакум... тоже... где вы его высадили?
— В Москве.
— Через триста с лишним лет... это невероятно,— не выдержал я.— Не жестоко ли это по отношению к нему? Аввакум и так много выстрадал. Больше, чем человек может вынести.
— Более жестокого, чем небытие, ничего нет! — яростно возразила Рената.— Пусть Аввакум посмотрит, как живут его потомки.
12
НИКТО НЕ ПОВЕРИТ
Не понимаю — значит, не существует!
А. Грин
Домой я вернулся на рассвете. Отпер ключом дверь. В квартире было очень чисто, свежо, даже в прихожей пахло цветами. Розы мои политы, пыль всюду вытерта, полы натерты и даже в холодильнике нашлось кое-что съестное.
Это позаботилась Марфа Евгеньевна Ефремова — мое прямое начальство, Яшина тетка.
Я обошел свои три комнаты, вскипятил на кухне чай и там же выпил его у самовара. Потом прилег со свежими газетами на постель. Однако мне было не до чтения.
Я вдруг почти с испугом подумал о том, как мне придется звонить и отвечать на звонки друзьям, встречаться с ними, улыбаться, шутить. Выступать вместе с Харитоном, Яшей и Викой на пресс-конференции или в студии перед телезрителями, на разных научных конференциях и симпозиумах. Доказывать в Академии наук...
Хорошо хоть, с тех пор как ввели регулярные рейсы на Луну и Марс, не устраиваются торжественные пышные встречи возвращающихся космонавтов.
Даже с Викой я бы не мог сейчас говорить — уж она-то должна была мне верить, но и она сомневается. А мне предстоял разговор, которого не миновать, с Марфой Евгеньевной, и если я не сумею убедить ее, то мне не убедить никого.
Приняв ванну и позавтракав, я пошел в институт. Наш научный руководитель и директор приходит рано. На всю жизнь сохранилась деревенская привычка рано вставать.
Марфе лет под семьдесят, но она еще в форме. Красивая, живая, энергичная, собранная женщина. Муж ее, известный писатель-фантаст Яков Ефремов, тоже очень моложав, хотя года на три старше.
Марфа (за глаза ее зовут Марфа Посадница) очень мне обрадовалась. Мы обнялись и нежно поцеловались. Потом сели рядышком на диване. Она уставилась на меня живыми, черными глазами ласково и встревоженно.
— Давай рассказывай все по порядку,— приказала она.
Я, не торопясь, рассказал ей все, что произошло в Лунной обсерватории.