— Как могло получиться... такое сходство? У нее ведь не было, по-моему, родных?
— Я вам расскажу все. Одному вам. Но не здесь.
— Где же?
— Где хотите. Может, придете ко мне? Николай... Протасович и Юра все знают. Вы тоже должны знать. Я ждала вас.
— Меня?
— Я хочу просить у вас совета. Со мной случилась очень странная история.
— Я приду к вам.
Мы договорились о встрече, я взял адрес и ушел, крайне взволнованный и испуганный за дедушку. Как пережил он эту встречу?!
Я где-то бродил по Москве, не помню где, но в четыре уже был у президента Академии наук.
Евгений Михайлович Казаков — профессор, академик, очень видный мужчина. Высокий, подтянутый, безукоризненно одетый, матовая кожа, насмешливые серо-синие глаза, седые, голубовато-серебристые волосы, волевой подбородок, высокомерный рот, маленькие руки, маникюр... Кажется, я злюсь. Он, без сомнения, очень крупный ученый. Лауреат Ленинской и Нобелевской премий за крупнейшие открытия в области геофизики. Но в ученом мире его не любят и говорят, что вторично его президентом уже не выберут никогда.
Принял он меня вежливо, поздравил с окончанием работ на Луне (мое возражение, что работа вовсе не закончена, он, видимо, не расслышал), спросил, чем может служить.
Скрепя сердце я рассказал ему все, что произошло в Лунной обсерватории,— он не удивился, у него уже был рапорт Харитона. Потом я сухо напомнил, что дело это касается всего человечества и надо действовать в международном масштабе.
Президент чуть покраснел, даже как будто сконфузился, что на него не похоже, и поспешно заверил меня, что «будет сделано все, что требуется». В этот момент он искал рукой звонок. По крайней мере тотчас появился секретарь и отнюдь не собирался уходить.
Вздохнув с облегчением, Казаков стал трясти мою руку и пожелал хорошо отдохнуть. Я удивленно взглянул на него и сказал, что не собираюсь пока отдыхать — некогда...
— Но у вас отпуск. Вы устали... Сложные условия... невесомость...
— Я не собираюсь сейчас отдыхать,— повторил я, нахмурясь.
— Хорошо, как угодно... обследование решит.
— Обследование? Внезапно я понял.
— Меня... отстраняют от работы?
Должно быть, я сильно побледнел, щекам стало холодно.
— Да вы не волнуйтесь,— сказал Казаков,— все космонавты пройдут обследование. До обследования никто к работе в Космическом Институте допущен не будет. Вы же сами врач. Понимаете.
— Значит, вы не приняли всерьез ни одно мое слово? Все, что я вам рассказал,— плод больного воображения? Так, по-вашему?
— Ну, почему же... Все будет сделано как надо. Извините, у меня совещание...
Он посмотрел на часы.
Марфа была права. И зачем я только к нему пошел?
Расстроенный, удрученный, весь под впечатлением этой неудачи, я пришел -к Ренате.
Она жила в домах Лесного Института — четвертый этаж, комната с балконом, выходящим в институтский парк. Едва я позвонил, девушка открыла дверь. Мы сели у треугольного столика. Дверь на балкон была открыта, ветер свободно ходил по комнате, трепал занавески, цветы, бумагу на письменном столе, легкое серое платье Ренаты.
— Обедали ли вы сегодня? — спросила она, заметив мою бледность.
— Кажется, забыл пообедать. Но я ничего не хочу. Сначала расскажите, кто вы, как попали в Рождественское. Потом можете сварить мне кофе. Я слушаю.
Она на миг задумалась, рассматривая меня. На стене висел мой портрет. Не из тех, что выпускаются массовыми сериями «Герои-космонавты на Луне», а любительский. Наверное, Юрка ей подарил.
— То, что я хотела рассказать вам, совершенно невероятно,— задумчиво заметила Рената.
— Ну и что? Со мной тоже стряслась невероятная история. Говорите!
...Так я узнал историю Ренаты. Странную, немыслимую, невозможную историю.
— Вы мне верите? — спросила она, волнуясь.
— Конечно! Я очень рад вас видеть. Теперь давайте сварим кофе, а то у меня слабость от голода. А потом я расскажу вам свою историю, чем-то похожую на вашу.
— И с вами?
— Да. Только я пришел не через полвека после смерти, а всего лишь через два дня...
Рената прерывисто вздохнула — у нее совсем детские губы — розовые, свежие, чуть припухшие. А в тонком одухотворенном лице столько жизни, игры, смены настроений и ощущений: оно то темнело, будто тень от облака набегала, то светлело, розовело, загоралось, освещаемое радостью изнутри. И прекрасные, доверчивые, открытые людям глаза...
Я действительно изрядно проголодался и приналег на бутерброды. Настроение мое заметно поднялось.
После кофе я, в свою очередь, рассказал ей обо всем, что произошло в Лунной обсерватории.
— Что же все это означает? — спросила Рената. Щеки ее заметно побледнели, зрачки расширились.
— По-моему, только одно: где-то близко, рядом с нами, инопланетная цивилизация.
— Как же нам убедить в этом людей?
— Искать. Сегодня я не с того начал. Ну зачем я ходил к Казакову!
Я смотрел на Ренату. Сердце мое сжалось: не хотел бы я, чтобы ее сочли сумасшедшей, отчислили из института...
— Вы доверяете мне, Рената?
— О да!
— Тогда не торопитесь. Никому не рассказывайте своей истории. Мы начнем с другого конца. У меня есть знакомый... Очень хороший человек. Он многие годы работал начальником Московского уголовного розыска. Ермак Станиславович Зайцев зовут его. Теперь он директор Института Личности, где людям, не удовлетворенным собой или работой, помогают найти то, чего им не хватает для счастья.
Зайцев связан со всеми учреждениями, которые имеют отношение к Человеку.
— А преступления еще совершают?
— Совершают еще... пока. Непонятно, что их заставляет... Казалось бы, никаких предпосылок. Бездуховность? Уголовный розыск теперь переименован в Институт Совершенствования Человека. Так вот, я пойду к Ермаку и поговорю с ним. Он нам поможет.
— Как?
— Прежде всего я попрошу его поискать, нет ли еще появившихся вторично... из другого времени или из нашего, но... например, двойника.
— Вы один к нему пойдете?
— Если согласны, пойдем вместе. А сейчас... уже поздно. Вы, вероятно, хотите спать.
— Нет. Но действительно поздно. Идите. Пожалуй, я провожу вас до ворот парка. Хочется пройтись перед сном.
Мы вышли в парк. Я взял Ренату под руку.
Ночь была темная, дул влажный ветер, принося с собой капли дождя. Хрустел мокрый гравий под ногами. Шумели деревья. Остро пахло травой, листьями. Скоро пойдет дождь. Рената проводила меня до ворот парка. Затем я проводил ее обратно до дома.
Прощаясь, я задержал ее руку в своей и сказал то, о чем я смутно думал весь вечер, хотя говорил о другом.
— У человека бывает как бы две жизни. Та, которой он живет, и та, которую он мог бы прожить, если бы он мог полностью реализовать свои способности и мечты. Это не моя мысль, но она меня глубоко поразила. Подождите, это у меня записано в блокноте...
Мы вошли в освещенный подъезд, и я, достав блокнот, прочел ей возле лифта слова, выписанные мною из тоненькой книжки очерков одного талантливого журналиста семидесятых годов прошлого века. Что-то в них потрясло меня, и я выписал дословно: «У человека две жизни: та, которою он действительно живет, и та, которою он мог бы жить. Нереализованная, непрожитая жизнь эта каким-то образом отражается на жизни действительной. И чтобы до конца понять человека, надо представить себе, как он мог бы жить, попади он в совершенно другие обстоятельства...» Правда, хорошо сказано?
— Очень. Очень хорошо!
— Что же вы будете делать во второй своей жизни? Рената не то полушутливо, не то торжественно подняла кверху руки.
— Я буду писать поэму, я уже пишу.
— О чем?
Рената слегка смутилась.
— Не знаю почему, но... понимаете, меня это переполняет. Я пишу поэму о... космосе. О трепещущей былинке в межзвездных безднах — Человеке. О чудных и непостижимых цивилизациях, с которыми он столкнется в своих поисках Вечности. Может, это слишком дерзко, но я... Я... вижу это, даже закрыв глаза.
13