Кстати сказать, последние слова, перед смертью, произнесенные великим мыслителем, в передаче дочери, были: «...поцелуемся во имя Христа».
ТЕКСТ: Пол в понимании Розанова
...Пол есть странное Физиолого-мистическое явление, где так необыкновенно запутаны нити романа и церкви, «мяса» и духа; где столько земного, и так очевидно есть небесное. Нет еще явления, куда сходилось бы столько и из самых разнообразных областей тропинок: наука и поэзия равно спешат сюда, сюда подходит искусство и сюда торопится священник. Каждый находит здесь свое, себе пищу, свою тему. И между тем нет области, менее освещенной и даже едва ли осветимой в глубине: эпитет тайны – особенно приложим сюда. Неисследуемое, «непознаваемое» или, по крайней мере, с великими усилиями и очень малыми дозами познаваемое. Эмбриологи замечают, что в важнейшие секунды процесса развития живого существа и в важнейших точках, где сосредоточено это развитие, происходит помутнение: процесс двигался расчлененно, прозрачно; он будет далее двигаться столь же прозрачно и расчлененно, но на критической точке, в критическом переломе вдруг появляется мутность, и все силы микроскопа и острота скальпеля или иголки оказываются неприменимы. Мутность длится минуты, получасы: в ней совершается что-то очень деятельное. Но об этом можно только догадываться, ибо, когда поле наблюдений вновь становится прозрачно-видимым, все части прежнего эмбрионального существа являются существенно преобразованными: как, какими силами – это-то, очевидно, природа и вырвала из– под любопытствующего взгляда человека.
«Брак» – тема физиологии и канонического права, Данте и Григория Гильдебранда, Соломона и Офенбаха, есть, в темной глубине своей, такое же неясное пятнышко всемирного «помутнения». Сюда входят миры; отсюда выходят миры. Здесь утро нашего «Я», с бессмертною душою, в красоте форм. И так хочется, и так трудно заглянуть сюда; трудно – и все таки опять, и еще хочется нагнуться над колодцем, сруб которого прост и беден, а глубь воронки уходит до центра земли и, кажется, выходит другим «срубом» в исподние страны, в преисподние области – где, как гадали при Колумбе об Америке, «те же люди», как и в Европе, но «ходят ногами вверх и головою вниз».
«НЕПРИЗНАННЫЙ ФИЛОСОФ – НАБЛЮДАТЕЛЬ ЖИЗНИ»
Среди многих русских мыслителей Василий Розанов (1856–1919 г.) занимает особое, можно сказать исключительное, отличное от других, место. В чем же эта особенность, исключительность?
Творения В. В. Розанова, их сущность напоминает непредсказуемость, начиная от замысла идей и кончая их выводами. Творчество русского мыслителя требует индивидуального подхода, и каждый, кто погружается в его произведения, испытывает либо разочарование из-за отсутствия системного и последовательного изложения мысли или восхищение гениальностью, оригинальностью идей, изложение которых было, с точки зрения литературы, прекрасным.
Первое и единственное философское произведение В. В. Розанова «О понимании – опыт исследования природы, границ и внутреннего строения науки как цельного знания» 1886 г. рассматривает как антагонизм между наукой и философией, он пытается преодолеть это противостояние. Сам подход к данной проблеме доказывает, что мыслитель не считает философию наукой. По его мнению: человеческий дух является нематериальной субстанцией, способной творить различные формы, т.е. идеи, налагая их на материальную субстанцию. Когда происходит разрушение тела, дух пребывает как «форма чистого существования, неограниченная никакими пределами».
Эта книга В. Розанова ставила философию в такое положение, при котором онтологическое понимание должно объединить «все схемы разума» со «всеми сторонами бытия» и установить, или выявить истинность существующего. Тема «понимания» затрагивала вопросы религии, пола, семьи, человеческой жизни. Все эти темы будут лежать в основании большинства его статей и книг, в которых в явной или завуалированной форме, путем сочетания умозрения и опыта он приходит к субъективному пониманию, как интегральному познанию. В данной книге не обнаружился философский и литературный, оригинальный дар «позднего» Василия Розанова. Философский трактат остался почти незамеченным. На него лишь откликнулся Н. Н. Страхов.