Мы уходим, согнувшись под рюкзаками. "Чукчанка" сиротливо темнеет в кустах. Среди неуютных галечнико-вьгх кос и мокрых кустов она кажется нам сверкающей гостиной со стильными рижскими "мебелями", кухней со всяг кими никелированными штучками и ласковым мамкиным диваном одновременно.
— Трогай, — .Старик выпячивает квадратную челюсть.
— Нам бы пару ешачков, — говорю я.
— Ешачки здесь ноги поломают, — ворчит в ответ Старик. — Вездеходик бы, — добавляет он.
Его перебивает треск кустов. Кто-то огромный рывками спасается от нас. Медведь? Старик скидывает рюкзак, хватает винтовку. Шум в кустах стихает, и мы слы-щим только клацанье копыт по невидимому нам сухому руслу. Олень!
Я с удивлением замечаю, что тоже держу в руках двуг стволку. Так и есть: в обоих стволах жаканы. Когда я успел их туда загнать — остается загадкой.
И снова мы бредем, продираясь сквозь кусты, переходя протоки. Кустов становится меньше. Острова временами похожи на запущенные футбольные поля. Воды Чауна во время паводков выгладили их.
Наш стиль переправ через протоки очень древен. Многие протоки глубоки даже для болотных сапог. У нас к тому же естественное нежелание каждый раз раздеваться и лезть в воду. Мы обманываем судьбу ровно на пятьдесят процентов: раздеваемся и переносим друг друга по очереди. Со стороны это очень смешно. Старик выигрывает в процентах: он тяжелее.
К вечеру приближаемся к холмам Теакачин. За двенадцать часов мы прошли менее тридцати километров и вымотались до предела на бесчисленных обходах, переправах, в кустарниках, в кочках.
Мы спим на куске брезента, втянув руки внутрь кухлянок и тесно прижавшись друг, к другу. Светлая полярная ночь еще в силе, но легкие белесые сумерки уже спускаются на тундру. Огромной туманной змеей уходит на юг Чаун. Через переход или через два мы будем уже в горах. Старик слегка похрапывает, я лежу с открытыми глазами.
— Пи-и, пи-и, — тоненько тянет в кустах страдающая бессонницей птаха. Я отлично знаю ее голос. Её зовут птицей одиночек. Птичка эта появляется только в сумерки и только одиноким людям. Тонким равнодушным голосом она толкует человеку, что все на свете трын-трава, радоваться особенно нечему, но и унывать тоже не стоит. Между прочим, она водится и в высокогорных, заросших осокой долинах Тянь-Шаняг
А может быть, все это выдумки? Только я суеверно думаю, что если растолкать сейчас Старика, птичка мгновенно смолкнет, потому что нас будет ужедвйе. -
Мы бредем по зарбсшим пушицей берегам, чертыхаясь, проваливаемся между кочками. Осклизлые мутные линзы льда торчат в береговых обрывах. Временами вода "выедает" лед, и тогда над рекой нависают беззубые черные пасти-пещеры.
Любопытства ради в прежнее время мы заплывали в эти пещеры. Вода темными клубами уходит куда-то в промозглую ледяную сырость. Однажды на наших глазах рухнул многотонный кусок берега, чуть не прихлопнул резиновую лодку с ребятами. С тех пор мы перестали туда заплывать. -
Линные гуси, отчаянно работая лапами, разбегаются по озерам. Наклоняясь, Старик поднимает обветшавший огромный мамонтов клык.
Было время, когда предприимчивые люди наряду с охотой специально занимались добычей мамонтовой кости! Хорошо сохранившийся в земле клык не уступает слоног вой кости по крепости и качеству. Но зато уступает современной пластмассе.
Мы бредем, бредем и бредём.
Друг Кимка с разными глазами
Анадырское нагорье встречает нас мягкими очертаниями предгорных увалов. Синие, зеленые, красноватые по
токи лавы, промытые ручьями, лежат дремотно и молчаливо. Как древние замки громоздятся кекуры. Мы в последний раз оглядываемся на разбрызнувшийся веером проток Чаун.
Огромный плоский поднос Чаунской долины лежит в тихой дымке. Олеций, комариный, гусиный, куликовый мир. Мы входим в горы, и широкая долина Ураткина проглатывает нас равнодушно и незаметно. Здесь нет гусей, очень мало зайцев, все ниже и незаметнее делается с каждым километром кустарник. Чтобы вскипятить чай, нам уже приходится вдвоем собирать редкие сухие веточки.
Когда-то мы летали здесь на самолете, собирая оставшиеся от прежних времен бочки с продуктами. Ветер свистел в забитых снегом долинах. В долине Трех Наледей пастухи помогали нам отдирать от снега пристывшую "Аннушку". Но сейчас долина просто заполнена теплой, сочувствующей нам тишиной. Это не тишина пустого театрального зала или ночной площади. Это просто первобытное отсутствие шума. Евражки отдают нам честь по команде "смирно".