Странная рыба протянула к банке два пальца-щупальца. Казалось, она вот-вот вцепится в неё.
Не выпуская из рук проволоку, Вовка двинулся вдоль причала.
Он шёл, переставляя ноги на ощупь, таща на проволоке за собой банку, заманивая рыбу на мелкое место.
Шаг… Ещё шаг… Нога сорвалась, и Вовка ухнул с причала вниз. Диковинная рыба, оставляя за собой клубы чёрной жидкости, стрельнула в сторону.
— Владимир, куда ты? — испуганно крикнул Борис Павлович.
Леночка свесилась с причала, увидела, что Вовка стоит по пояс в воде, и сообщила:
— Папа, он здесь. Он никуда не ушёл.
Глава шестая
НА ПАРОХОДЕ
— Вова, что с твоими штанами? — ахнула мама. — Ты в них купался, что ли?
— Он чуть-чуть не поймал рыбу! — сказала Лена. — Такую, с пальчиками.
— Наверно, осьминога! — догадался Борис Павлович. — Только эта не рыба, а моллюск. Головоногое.
— Очень приятно! — сказала мама. — Сними сейчас же штаны. Я выжму их.
— Не сниму.
— Сними.
— Не сниму.
— Простудишься!
Фёдор раскрыл свой чемодан и достал широченные синие брюки, раза в два больше Вовки.
— Вот, — сказал он. — У вас чемодан зашит, чехол пороть надо. Пускай он пока в моих.
Двинулись на посадку. Вовка шёл впереди всех, из брюк торчала одна его голова.
Необъятные штанины стреляли на ветру парусами.
Подошли к пароходу, огромному, как дом. Над чёрным высоченным бортом его торчали жёлтые мачты, поверх белой надстройки дымила широкая труба с красной полосой, на борту золотыми буквами было написано:
«Комсомольск».
Вовка поднялся по трапу на палубу. В лицо ударил солёный, с водяной пылью ветер.
Каюты, в которых разместили их, оказались в разных концах парохода.
Маме с Вовкой каюта попалась маленькая, с низким потолком и двумя круглыми окошками-иллюминаторами.
Уу-уу! — заревел пароход, забухал машиной и медленно, тяжело отвалил от причала.
В море его сразу же стало качать. За стеклом иллюминатора запрыгали чёрные волны. Крупные капли дождя лениво ползли по стеклу.
Стемнело.
К маме пришли Фёдор и Борис Павлович.
— Э-э, да ты укачался, — сказал Фёдор и потрогал Вовкин лоб.
Вовка лежал бледный и сосал уголок подушки.
— Дождь-то какой! — сказала мама. — Прямо ленинградский.
— Да, летом здесь всегда дожди! — объяснил Борис Павлович. — Я слышал такую историю. Пришёл однажды сюда пароход. Простоял в гавани два дня, и два дня лил дождь. Пароход ушёл и вернулся через год, снова на два дня. И снова дождь. Капитан корабля был шутник. На вопрос, как ему понравилась Совгавань, он теперь отвечает: «Чудесный край! Только дождь, который шёл там два года назад, до сих пор не прекратился!»
— Ничего, — сказал Фёдор. — Люди живут.
Мама внимательно посмотрела на него:
— Живут, потому что помогают друг другу.
Фёдор нахмурился.
— Вы опять? — сказал он.
— Что? — не расслышал Борис Павлович.
— Я говорю о племяннике Фёдора Сергеевича, — сказала мама. — О мальчике, который приютил в Иркутске Вову.
— A-а, помню: приютил, а сам оказался вором?
— Он положил его на свою постель, а сам спал на полу… Я убеждаю Фёдора Сергеевича выписать мальчика на Камчатку.
— Простите, — сказал Борис Павлович, — если вас интересует моё мнение, я выскажу его. Я тоже убеждён, что неисправимых людей нет. Справиться с мальчиком не сложно. Но мне кажется, что заниматься детьми, подобными ему, должны специальные учреждения — интернаты, колонии. Там есть специально подготовленные к такой работе люди, они воспитают его лучше, чем мы с вами.
— Ничего вы оба не понимаете! — с досадой сказала мама.
Она встала и подошла к двери. Дверь была приоткрыта. В коридоре гудели вентиляторы, в каюту вливался тёплый, с лёгким запахом масла и краски воздух.
Мама подставила воздуху разгорячённое лицо, откинула со лба растрёпанную прядь.
Борис Павлович подошёл к Вовке.
— Уснул! — сказал он. — Первый раз на корабле. Утром проснётся, посмотрит в иллюминатор — будто в другой мир попал.
Две постели — две койки — висели в каюте одна над другой. Когда Фёдор и Борис Павлович ушли, мама залезла на верхнюю и выключила свет.
Каюта погрузилась в темноту. Голубая фосфорная точка горела на выключателе. Мерно дрожали в такт пароходному винту стены. Койки слегка покачивались.