— Господи! — услышав протяжный звон, забеспокоилась Юрталаниха и, вскинув глаза, широко перекрестилась. — Встала чуть свет, а до сих пор ничего не сделала. Мне же надо пойти за бараном…
— За каким бараном, сватьюшка? — любезно и предупредительно спросила Казылбашиха.
— Мы обещали в дар святой богородице барана… Давно обещали, — солгала Юрталаниха. — Алекси маленьким был и болел, тогда еще…
— В монастыре купите?
— В монастыре, сватья. А коли тут не найдем, поищем в Бачкове. Трудно везти из дома…
— Так идите, а то как бы не распродали всех… А Севда поможет здесь… Да и мы с невесткой останемся…
— Эх! — вздохнула Юрталаниха. — Трудно мне одной в доме, сватья, не знаешь, за что и взяться!.. С Марийкой легко было, а как выпало ей счастье…
— С дочками всегда так, сватьюшка. Только станет настоящей помощницей, так и уходит в новый дом…
— Дал бы бог здоровья, сватья, скоро сообразим, как беде помочь… — неопределенно заметила Юрталаниха, но Казылбашиха поняла и, вспыхнув от радости, ласково посмотрела на Севду.
Стойко стал отвязывать волов, чтобы повести их на водопой, но Димо выхватил у него поводья.
— Идите делайте свое дело, я волов напою и сенца им подброшу, — сказал он, настойчиво и дружески его отстраняя.
Стойко улыбнулся и покорно отошел. Следом поплелась мать, а за нею, взявшись за юбку, семенил Алекси. Он ступал как по колючкам и, ежась от прохлады, смотрел по сторонам.
Путь к монастырю был забит народом. По шоссе тарахтели повозки; кое-где, прижатые к канавам, тревожно и нетерпеливо сигналили легковые машины, грузовики и автобусы. Стойко и Юрталаниха остановились на минуту, купили Алекси пончик и опять стали пробираться вверх. У главных монастырских ворот их остановил продавец библий, евангелий, житий святых и других религиозных книг, настойчиво предлагая свой товар. Юрталаниха, полагая, что здесь так заведено, уже запустила было руку за пазуху — достать деньги, но Стойко, ругнувшись, оттолкнул продавца.
— Сохрани нас, господи, и помилуй! — сердито проворчала старуха. — Прямо силой отнимают деньги.
Монастырский двор был переполнен народом. На длинных галереях рядами выстроились паломники, собравшиеся из разных краев и сел, — их можно было различить по разноцветным одеждам. По высоким лестницам вверх и вниз непрерывно сновали, точно муравьи, мужчины, женщины и дети.
— Подождите меня здесь, я пойду в церковь, куплю свечей, — распорядилась Юрталаниха, проверяя, на месте ли деньги. — Смотрите же, не трогайтесь с этого места! — еще раз наказала она, прежде чем скрыться в куче народа, толпящегося перед входом в церковь. Она с трудом протолкалась внутрь, купила три свечи, две из них зажгла, горячо помолилась, смиренно склонив голову, и выбралась наружу, красная и замученная толкотней.
У встречного монаха они спросили, где принимают дары. Он осведомился, о каком приношении идет речь, и направил их в конец двора. Стойко знал, что монахи перепродают принесенных в дар овец и телок, но думал, что при этом соблюдается какой-то порядок, что люди тихо и смиренно ждут своей очереди, а монахи вежливо и предупредительно встречают всех приносящих дары. Но порядка там не было: чтобы добраться до монахов, принимавших и перепродававших приношения, нужно было силой пробивать себе дорогу, браниться, толкаться. Монахи подозрительно смотрели на обступивших их людей и разговаривали с ними сердито, грубо. Они были похожи друг на друга, как близнецы, — все грязные, со свалявшимися бородами, с длинными нечесаными космами, свисавшими из-под истрепанных и замызганных камилавок. Рясы на них были рваные, на коленях висели лохмотьями.
Торговля шла бойко. Овцы, телки, бычки переходили из рук в руки, возвращались на старые места, тупо и безучастно ожидая новых покупателей. Стойко осматривал баранов и колебался, не зная, на каком остановиться. Медлить было нельзя, потому что сзади непрестанно напирали и в любой момент могли его оттеснить, а он никак не мог найти подходящего.
— Выбирай получше! — наказывал ему отец перед отъездом. — Денег не жалей, слышишь?
Но вот откуда-то вытолкнули вправду хорошего барана, и Стойко тут же схватил его за рога.