Однажды Стойко рассказал, как вызвали в общину Минко Коларова и как староста при всех срамил его за то, что он выгнал жену.
— Она жаловалась своей матери, за это он ее и прогнал! — бросил Юрталан, хмуро посматривая исподлобья. — Раз невестка начала плакаться матери на то, что было и чего не было, добра от нее не жди.
Он был скуп, дрожал над каждой копейкой, но на одежду денег не жалел.
— Надо одеваться как подобает!.. — сердился он, когда замечал, что кто-нибудь выходил из дома одетый кое-как. — Я не хочу, чтоб зубоскалили, глядя на ваши отрепья. На людях вы всегда должны быть наряжены, как на пасху. Когда-то человека встречали по одежке, а провожали по уму. Сейчас встречают по одежке, по одежке и провожают… Ум береги про себя, а другим наряды показывай.
Гостей Юрталан не любил — разве только каких-нибудь богатых и влиятельных. Поэтому в день своих именин он всегда старался куда-нибудь исчезнуть.
— Гость — чужая собака! — говорил он. — Ты его кормишь, а он на тебя лает.
Алекси был слабостью Юрталана. Из-за него он постоянно пробирал жену. Севда приласкала ребенка, сумела расположить к себе, ухаживала за ним, одевала и кормила. Он привязался к ней и ходил за ней повсюду, как собачонка, не обращая внимания на мать. Юрталаниха не умела ни сшить ему костюмчик, ни даже пуговицу пришить как следует, ни завтрак приготовить. А в этом году Алекси пошел в школу, и Юрталан постоянно повторял:
— Ученым его сделаю. Пусть другие не кичатся передо мной.
«Другие» был брат Юрталана Иван, которого он не очень жаловал. Недолюбливал он и сына его Паню за то, что тот не оказывал ему особого почтения как своему дяде и богатому человеку. И не только за это: Паню дружил с разными проходимцами и часто пускал по адресу дядюшки обидные словечки. Раза два Юрталан одалживал Ивану деньги и любил заметить при случае:
— Собаку кормишь, а она все на тебя лает.
Тодор злился на брата и завидовал ему — был тот человеком среднего достатка, а вот смог дать сыну образование и теперь гордился этим. «Доживу ли до того дня, когда и я увижу в своем доме ученого сына? — мечтательно спрашивал себя Юрталан. — Стойко остался неучем из-за войны, но с Алекси этого не будет!»
К порядкам в новом доме Севда привыкла и приспособилась быстро, без особого труда. Ей было легко потому, что она умела лучше Юрталанихи стряпать и шить, быстрее и аккуратней подметать и чистить, вовремя мыть и прибирать посуду. Только одно ее тяготило: приходилось работать до полуночи, а глаза у нее в поздний час сами собой слипались, и она клевала носом. Вздумалось свекрови соткать три одеяла: одно для Стойко, другое для Марии и третье для Алекси. Они пряли, мотали клубки, распутывали пряжу, резали старые тряпки. Томительно и скучно тянулись часы долгих зимних вечеров. Стойко рано уходил в свою комнату, батрак являлся только к ужину и вскоре исчезал, Алекси перелистывал букварь, чиркал по своей грифельной доске и засыпал на коленях у матери. Свекровь работала медленно, неспоро, но с увлечением, все что-то подсчитывала шепотом и только иногда глубоко и громко зевала. Редко кто раскрывал рот, чтоб сказать хоть слово. Юрталан молча лежал на постели и непрерывно курил. Его мучил застарелый сухой кашель, тревожили какие-то думы, тайные думы. Севда наблюдала, как он курил, тяжело вздыхал, вскакивал, подбегал к двери и опять валился на свое место.
Когда этот человек спал? Севда оставляла его бодрствующим, с провалившимися черными щеками, погруженным в тревожное раздумье. И утром, хотя она поднималась очень рано, она ни разу не застала его в постели. Обыкновенно он сидел уже у холодной печки, завернувшись в толстый кожух, и курил.
— Почему ты не спишь, отец? — с участием спрашивала она.
— Ночь — год, невестушка, — отвечал он, — спал и выспался.
И днем Юрталан выходил из дома не часто. Он сидел у печки, слюнявил маленький карандашик и все время делал на коробке с сигаретами какие-то подсчеты. Только после Нового года он начал засиживаться в корчмах и кофейнях, а однажды вечером вернулся очень поздно. Впервые за все это время Севда увидела свекра веселым и довольным. Было заметно, что он выпил. Он благодушно посматривал на всех, словно ожидая, что с ним заговорят. Но свекровь молчала, склонившись над большим клубком, а Севда не осмеливалась начать разговор.
— Сделал одно дело, да не знаю, удачно ли, — сказал он наконец.
— Раз ты это сделал, значит, удачно, — заметила Севда и, выпустив веретено, поглядела на него с любопытством.
— О чем ты, Тошо? — подняла голову и старуха.
Он не взглянул на нее и не ответил.