Иван взялся было за ручку кувшина, чтобы наполнить чарки вином, да так и замер до конца песни. Иваница, опершись на руку, не отрывала от Севды глаз. Скрипачи сжимали скрипки, не смея шевельнуться. Наслаждение и зависть боролись в душе Калцунче. Но зависть постепенно утихала. Он забывал о том, что побежден… Талант! А с ним бороться трудно. Стойко, онемев от волнения, смотрел радостно и удивленно широко раскрытыми блестящими глазами. Он ловил каждое движение ее губ, игру лица.
Песня кончилась. Севда подняла глаза: все стояли пораженные, увлеченные, погруженные в раздумье.
— Спасибо, что послушали, — Севда поклонилась со сдержанной улыбкой.
Иван поднял кувшин и пристально посмотрел на нее, словно разбуженный от глубокого и сладкого сна.
— Спасибо, что попела, молодка, — восторженно воскликнул он и махнул рукой, как бы отстраняя всех остальных.
Мужчины вздохнули, женщины зашевелились, но никто не промолвил ни слова — тут не было нужды в похвалах и одобрениях.
Гулянье кончилось далеко за полночь. Шаферы угостили всех сладкой водкой и ушли. Вслед за ними быстро разбрелись гости, и их шаги заглохли в пустынных улицах.
Стойко и Севда шли молча. На душе у них было радостно. Съежившись в своем пальто, Севда семенила по замерзшей земле и время от времени взмахивала руками как аистенок, который учится летать.
— Дай я за тебя ухвачусь, — с укоризной сказала она. — Не видишь, сейчас упаду!
Стойко прильнул к ней и сжал ее руки.
— Хорошо было? — он нагнулся и заглянул ей в глаза.
— Очень хорошо.
Так, опьяненные шумом и весельем этой ночи, они вошли в свою комнату и, прежде чем лечь, посмотрели друг на друга, как в ночь их свадьбы, и долго, ненасытно целовались, прижавшись друг к другу.
Второй раз они переживали неудержимые и неутолимые порывы любви, словно они добрались до теплой и чистой постели, отпраздновав собственную свадьбу.
— Почему ты до сих пор не сказала мне, что так хорошо поешь? — укорял Стойко жену, восторженно обнимая ее, преисполненный нежности и покорности.
— А ты все рассказал мне о себе? — спросила она его с мягким и безобидным упреком.
— Все! Все! — повторил он с пламенной откровенностью и вдруг добавил шепотом. — Об одном только не сказал, тебе, но тогда…
Она вздрогнула.
— О чем?
— Нехорошо это… поэтому… да я еще тогда и не знал… поженимся ли мы… — смущенно пробормотал он.
— Все мне расскажи! — попросила Севда, сгорая от любопытства. — Все, все!.. Что бы ни было… Ни за что сердиться не буду…
— Тут не на что сердиться… Это было в ту ночь, когда я не пришел к вам и наврал, что ездил на луга.
Жгучая ревность пронзила ее, она откинулась как ужаленная. «С другой встречался!» — с ужасом подумала Севда, тут же смиряясь, готовая простить ему все.
— Рассказывай… Все рассказывай! — прошептала она, прижимаясь к нему.
— Тогда мы с отцом ходили в рощу…
И Стойко раскрыл жене страшную тайну исчезновения сынишки Астарова.
14
Несколько дней подряд Севда видела во сне убитого. Он снился ей в рубашонке, босой, такой, каким его описал Стойко — с восковым лицом, взлохмаченный, с запекшейся в волосах кровью. И, неизвестно почему, волосы ребенка казались ей мягкими, черными, как у его матери. Стойко сказал, что мальчику прошибли голову. Севда помнила, как однажды разбил голову ее племянник. Боже мой, сколько тогда вытекло крови!..
Долго Севда дрожала от страха и не могла смотреть свекру в глаза. Только весной, когда люди снова вышли на поля и их захватила работа, молодая женщина немного успокоилась. Теперь Севда думала об убитом мальчике очень редко, только когда работала на нивах у Эминагова ключа или у рощи. Она не смела глядеть туда, где до недавнего времени над мелкими дубками и густым кустарником возвышался вековой, дуплистый и замшелый дуб-великан. Севда боялась, что люди обо всем догадаются, если она станет смотреть в том направлении.