— Лишь бы только… — не договорила она боязливо.
Но он понял и еще сильнее прижал ее к своей груди.
— Береги себя, — ласково и вместе с тем строго сказал Стойко.
Севда считала дни, — вот и сегодня с утра ей тошно. Давило что-то в животе, рвало, во рту был противный вкус. Она ела только таратор[20], все подбавляя в него уксусу, и все ей казалось недостаточно кисло. Она уже думала о том, как все обрадуются в доме, когда узнают об этом. Она хотела мальчика, Тодора. В честь свекра. Он оживится, обрадуется, подобреет. Внук! Севда будет дрожать над этим долгожданным сыном, будет вязать ему кофточки и штанишки, пылинке не позволит на него сесть. Она будет, не смыкая глаз, проводить дни и ночи у его люльки, о сне и думать забудет.
Но миновал месяц, и Севда поняла, что ошиблась. И опять двор показался ей пустым и неприветливым, и опять в доме было тоскливо и скучно. Юрталан ходил все такой же хмурый, вечно недовольный всем на свете, занятый расчетами, сделками, поглощенный планами новых покупок и барышей. Севде казалось, что он сердится на нее и потому так зол и раздражителен. Старуха ворчала, толклась в комнатах, только зря ворошила то, что Севда после работы в поле и на гумне успевала быстро и со вкусом убрать. Даже Стойко стал все чаще и дольше задерживаться по вечерам на улице и в кофейнях, где крестьяне, готовясь к собраниям и выборам, вели споры о политике. Один только Алекси ходил за ней как собачонка и радостно заглядывал ей в глаза. Севда давала ему пятачки и конфеты, варенье и сахар, а вечером сажала к себе на колени и баюкала его, отворачивая лицо, чтобы скрыть слезы. Засыпая, Алекси сквозь дремоту посматривал на эти темные задумчивые глаза, полные слез и скорби, но он был еще слишком мал и ничего не смыслил в жизни и судьбах людей…
Юрталан становился все злее и строже, слова его были суровы и резки, утренние распоряжения — отрывисты и кратки. Может быть, он и раньше был таким, только Севда не замечала этого. Теперь она всегда встречала его с тревогой и провожала со страхом. Они ужинали молча, говорили только, когда заговаривал Юрталан, одобряли или порицали то, что одобрял или порицал он. Севде опротивело это молчание, надоело смотреть, как все дрожат перед ним, хотя никто ни в чем и не провинился. Только иногда, после ужина, Юрталан клал руку на головку Алекси и начинал расспрашивать, где и с кем он был, во что играл. Алекси с азартом рассказывал, сердился, вспоминая промахи товарищей по играм, грозил задать им как следует, и тогда старик веселел, широко улыбался и одобрительно кивал головой. Остальные домочадцы также оживлялись, расспрашивали мальчика о том о сем, смеялись. «Боже мой! — думала Севда в такие минуты. — Почему не всегда у нас так?»
Но только дома она была робкой, боязливой и покорной. Стоило ей выйти на улицу, отправиться на хоро или к матери, как она поднимала голову, горделиво смотрела вокруг и свысока здоровалась со знакомыми. Женщины подолгу и с завистью смотрели ей вслед, мужчины поглядывали на нее с каким-то особым любопытством.
— Юрталанова сноха! — шептали за ее спиной.
Она слышала эти слова, выпрямляла стан и шла, словно не касаясь земли. В такие минуты Севда была счастлива и забывала о своей горькой жизни и притеснениях в кулацком доме.
Как-то вечером Севда торопливо проходила по улице, стройная, красивая, разодетая, аккуратно причесанная, с красной мальвой в волосах, уверенная, что все на нее оглядываются. Несколько парней околачивались у закрытой Балыковой кофейни, курили и болтали о чем-то. Увидев ее, они замолкли и переглянулись, подталкивая друг друга.
— Юрталанова яловица! — небрежно бросил один из них, и Севда заметила краем глаза, как парни многозначительно усмехнулись.
От обиды, боли и стыда она чуть не задохнулась. Не помня себя, прошла по приречной улице, распахнула калитку, вбежала в отцовский двор, позабыв закрыть ее. Она вошла в кухню, где мать прилегла отдохнуть на лавке и, всхлипывая, бросилась к ее ногам. Казылбашиха, обомлев от страха, принялась обеими руками ласково гладить дочь по голове…
Долго и неутешно плакала Севда. Задумалась Казылбашиха, встревожилась: нужно что-то делать, нельзя больше ждать сложа руки. Иначе изведется ее красавица дочь — от пересудов и домашних неурядиц…
В воскресенье, увидев в церкви Юрталаниху, она заговорила с ней, пригласила к себе, угостила и сначала осторожно, обиняками, а затем и прямо спросила сватью, что делать с Севдой. В следующее воскресенье они опять встретились в церкви и решили повезти ее в Козловец, чтобы она там пролезла сквозь богородицын камень.