Козловец — высокий, каменистый холм, оторванный от гряды гор и брошенный среди бескрайней равнины. На южной его стороне находились заброшенные карьеры, куда крестьяне из ближних сел приезжали иногда наломать себе камня. На восточном склоне холма у самой вершины приютилась маленькая часовенка с покосившейся ветхой пристройкой. Круглый год сюда шли богомольцы, а на успенье к этому месту стекался люд со всей Южной Болгарии. Сотни молодых женщин приходили с одной мольбой и одной надеждой: пробравшись через богородицын камень, избавиться от бесплодия. Богородицын камень — это была отвесная скала, высеченная долотом случая и стихий, которая стояла, точно ворота, как раз на дорожке, ведущей от часовенки вниз, к проселочной дороге. Время проело середину камня, а люди расширили и отшлифовали это отверстие настолько, что теперь сквозь него мог пролезть крупный, рослый человек.
Стойко, Севда и Казылбашиха приехали в Козловец перед закатом солнца, в канун успенья. Исцеление, по словам людей, можно было получить во всякое время, но в канун праздника средство действовало наверняка.
Синяя тень далеких старопланинских вершин надвинулась и закрыла все поле. Светлая солнечная волна взобралась на склоны Родоп, прячась в ущельях, достигла самых высоких скал и скрылась за ними. По извилистым пыльным дорогам двигались скрипя повозки, потом прямо по жнивью, через межи, подъезжали к подножию Козловца. Телеги размещались на полянке с западной стороны, в ряд одна за другой, одна к другой, серые и неуклюжие, как черепахи. Женщины сразу подымались по тропинке наверх, торопясь поклониться и занять места, а мужчины привязывали волов, задавали им корм и тоже шли на гору. Те, что успели приехать пораньше, уже вернулись к повозкам, и, разбившись на кучки, толковали о своих хозяйствах, заработках и курили. Люди здесь сближались быстро и просто, вели разговоры открыто и смело, потому что все знали, что одна и та же беда оторвала их от домашних очагов и собрала здесь в канун этого большого праздника.
Мужчины спали у повозок, а женщины оставались на холме. Стойко помог своим донести одеяла, еду и дары. Казылбашиха привезла целую торбу пшеницы, арбуз, бутылочку чистого оливкового масла, несколько мотков пряжи, большой бумажный платок и длинную женскую рубашку из домашнего полотна с тонкими кружевами и красной каймой. Все это она собиралась принести в дар святой богородице, чтобы та не отказала ее дочери в помощи.
Сторож и служитель часовенки был пожилой человек, с длинными грязными волосами и редкой нечесаной бородой, в измятой серой шапке и долгополом зипуне, истрепанном и выцветшем. Откуда он взялся, кем был послан сюда — никто не знал. Что он не монах и вообще не духовное лицо — было видно сразу. Однако одевался он и вел себя не как люди, смахивал на попа, и все считали, что это все же какой-то отрекшийся от жизни божий служитель.
Чудаковатый сторож встречал гостей с безразличным видом, даже пренебрежительно, и первой его заботой было указать, куда и как сдавать дары богородице. Прикидываясь простодушным, бескорыстным и бесстрастным, он, однако же, непрестанно зыркал во все стороны своими хитрыми глазками. С одного взгляда он оценивал добровольные даяния. Приношения не залеживались подолгу в часовенке и потому, что там не было места, и потому, что сторож не мог при них оставаться, а должен был выходить встречать гостей. Он относил все в пристройку, куда другим доступа не было. Этот таинственный и бездонный склад всегда был под замком. Сторож сердился и поднимал крик, если кто-нибудь пытался заглянуть туда или требовал, чтобы его впустили.
Стойко отнес самые тяжелые вещи наверх, положил их у камня богородицы и, обливаясь потом, глубоко вздохнул. За ним, нагруженные другими вещами, подошли Севда и Казылбашиха. Удивленно моргая, Севда недоверчиво смотрела вокруг, будто хотела спросить: «То ли это?»
Сторож окинул взглядом их ношу, поздоровался и спросил, откуда они и долго ли ехали. Потом пригласил их в часовню, в открытую дверь которой были видны мерцающие свечи.
— Нельзя ли будет переночевать в часовне? — спросила Казылбашиха, взглянув на его зипун.
По преданию, богородица лучше всего помогала тем, кто ночевал в часовне.
Стойко подошел и незаметно сунул сторожу сотенную.
— Да, — ответил служитель, покосившись на Севду. — Одно местечко, с божьей помощью, найдется для молодки… Для таких дорогих гостей…
Севда провела ночь в маленькой мрачной часовне, но как провела, лучше было не вспоминать. На ногах у нее лежали две толстые краснощекие тетки, тяжелые, как буйволицы, болтливые и бесстыжие. Всю ночь они выхвалялись и несли всякую чепуху. По разговору Севда поняла, что они были из одной местности, из соседних сел. На плечо к ней положила голову маленькая, средних лет женщина. У нее было круглое, веснушчатое, очень бледное личико, и стоило ей улыбнуться или нахмуриться, как от глаз ее разбегалось в стороны множество морщинок. Эта соседка тяжко-претяжко вздыхала и смотрела так, будто чувствовала себя в чем-то виноватой.