— Я не придавила тебя? — с покорной мольбой спрашивала она Севду.
— Ничего, ничего, — отвечала Севда, стараясь вытянуться. — Только вот ног совсем не чувствую…
— Эх! — протяжно вздохнула женщина. — Не случись того, не было бы меня здесь, но, видно, божья воля…
— Что же случилось-то?
И женщина рассказала. Она родила мальчика и после родов заболела. Пролежала долго, доктора привозили. Еле выжила. Доктор сказал, что пострадала она из-за бабки-повитухи. Больше не было у нее детей, да и первенца господь прибрал, когда ему три годика исполнилось. А как ждала она ребенка, и муж ждал, и свекор со свекровью — все домашние надеялись.
— Поможет ли нам тут? — с опаской, шепотом спросила она Севду.
— Если смилуется пресвятая богородица…
Севда все смотрела в узкое окошко, с нетерпением ожидая рассвета, когда можно будет расправить тело и свободно вздохнуть. Конца не было этой мучительной ночи, ни на минуту не могла она задремать, чтобы забыть о боли, тесноте и усталости. Ей казалось, что, если она полежит еще час-другой, ноги у нее совсем отнимутся. Они и теперь будто одеревенели. Как медленно шло время! И как была противна ей непрерывная и непонятная болтовня женщин за стенами часовни. Наконец некоторые из них стали заглядывать в открытую дверь часовенки, у самого порога которой, скорчившись, одна возле другой, лежали растрепанные богомолки.
— Не пора ли, молодки? — спросила какая-то старушка.
Все зашевелились, но выйти пока никто не решался.
— Спросите там! — крикнули из глубины часовенки.
Старуха исчезла, все снова затихли, измученные, в беспокойном ожидании.
— Пора уже, сторож сказал! — объявила старуха, вернувшись.
Женщины в часовенке разом стали подниматься, пошатываясь, опираясь друг на дружку. Все были усталые, растерянные, с отяжелевшими головами и посеревшими лицами. Широко раскрытые глаза ничего перед собой не видели. Женщины толпились у двери, выходили по две, по три, осматривались, как пьяные, и потом только начинали отряхивать свои измятые и запыленные платья. Одни морщились от боли в онемевших руках и ногах, другие сердились на то, что их толкнули или придавили; были и такие, которые смеялись и шутили. Однако смех и шутки оставались без ответа. Теперь, перед восходом солнца, предстояло совершить самое важное: пролезть сквозь камень богородицы. Сердца у всех бились тревожно, сжимаясь от необъяснимого страха и стыда.
Момент этот приближался — сторож вынес свечи.
— Ну, кто хочет купить, покупайте, некогда мне! — крикнул он, обращаясь к женщинам, толпившимся возле часовни и камня богородицы.
Самые дешевые свечи были по одному леву. Были свечи по два, по пять левов, а также по десять, по пятнадцать и по двадцать. Женщины в большинстве покупали по две-три маленьких свечи, по две-три средних, и лишь немногие решились взять две свечи по десять левов. Казылбашиха купила одну свечу за двадцать левов и одну за пятнадцать. Севда зажгла большую свечу на камне богородицы. Теперь этот камень был украшен горящими свечами, разноцветными нитками и лоскутками, которые паломницы отрывали от своих платьев. Чтобы бог исцеление послал, — так говорили старухи. Лоскутки были и шерстяные, и шелковые, и полотняные, и ситцевые, и отрывать их полагалось от одежды, в которой ночевали в часовне.
— Не лепите свечи у дыры! — строго кричал сторож. — Будто другого места нет… Вот полезет которая и опалится!..
По обеим сторонам камня вырастали большие и малые огоньки; пламя трепетало и потрескивало, словно свечи спешили догореть одна раньше другой.
Сторож посмотрел на восток, отошел в сторонку и сказал:
— Ну, пора, пролезайте!
Женщины переглядывались и не трогались с места. Ни одна не решалась пролезть первой.
— Давайте, давайте! — сердился сторож. — Потом опять сутолока начнется… Вот уже солнце встает…
Тогда, собравшись с духом, маленькая женщина с бледным личиком подошла к камню, трижды перекрестилась, пугливо глянула на румяную полосу на востоке и, подобрав одной рукой подол, оперлась другой о край отверстия и пролезла в него. Женщины зашумели, расступились, начали быстро креститься и кланяться, толпясь у камня.