— Не отцовское наследство, — говорил он, усмехаясь. — Пускай жалеют те, кто хапал.
Всех чиновников — из своей и чужой партии — он считал хапугами, вредными и ненужными людьми.
— И государство разорят, и нас съедят! — любил он повторять.
Но он был уверен, что, какие бы партии ни сменяли друг друга, его имущество останется неприкосновенным. Всем, чем он владел, он владел законно, по нотариальным и купчим крепостям. А оказалось вдруг не совсем так. Правда, ему должны заплатить за луг, или, как говорили, выделить взамен другое место, какой-то кусок общинного пастбища за рощей, но дело было не в этом. Они хотели взять луг против его воли, — вот что казалось ему несправедливым. «Что будут думать теперь всякие мерзавцы! — злился Юрталан. — Раз можно так луг отобрать, ни на что тогда запрета нет».
Но почему именно его луг, почему? Вот что значит держать власть в своих руках, хотя бы и общинскую, способную, по мнению Юрталана, только чинить людям пакости через сторожей да охранников.
Раньше Юрталан сердился на сына. Стойко был гораздо более рьяным политиком, регулярно ходил на партийные собрания, бегал по выборам и митингам, ожесточенно спорил в корчмах и на перекрестках. С одной стороны, Юрталан радовался, что Стойко немного пообтешется, привыкнет говорить с людьми, с другой — косился на него за то, что он запускает работу.
— Где был? — спрашивал Тодор сына с напускной строгостью, когда тот приходил поздно.
— На собрании.
— Собрание тебя хлебом не накормит!.. — сердился отец, но и Стойко понимал, что сердится он не всерьез.
Юрталан всегда считал, что политика, предвыборные дела отнимают слишком много времени.
«Подождите, — говорил он теперь. — Я покажу этой собаке Пандурову, он запомнит, кто такой Тодор Юрталанов!»
И он начал чаще захаживать в корчмы и кофейни, толковал в сторонке с соседями и приятелями, напоминал о себе старым друзьям по военной службе, по фронту. Теперь он охотно беседовал с людьми, на которых раньше и смотреть не хотел. Юрталан строил различные планы насчет выборов, угрожал Пеню Пандурову, распалялся и все сильнее и сильнее увлекался этой борьбой. «Время потеряю, истрачусь, но луг не отдам!» — грозился он кулаком.
— Как у вас там дела, молодежь? — спрашивал он у Стойко.
— Ничего дела, только вот… — И Стойко жаловался, что не все идет как следует, некоторые хотят увильнуть от борьбы, подлизываются к старосте, хитрят, чтобы получить хорошее местечко…
— Всегда так! — ворчал Юрталан. — У кого в руках кость, около того и собаки.
Выборы близились, и в село уже приезжали агитаторы из города, собирали мужчин, держали перед ними зажигательные, смелые речи. Народ зашумел, посыпались жалобы, наговоры, угрозы, брань.
Юрталан не очень доверял агитаторам своей партии, — они являлись как нежеланные гости, за которыми водились старые грехи, разражались потоками фальшивых и пустых фраз и уезжали, не оставив никакого огонька в сердцах своих слушателей.
— Давай мост, мост давай! — издевался над ними кое-кто из крестьян, намекая на старые невыполненные обещания.
Юрталан рассчитывал на свое слово, надеялся, что голоса ему принесет его личное влияние. Многие работали у него поденщиками, состояли издольщиками, многие занимали деньги под проценты и хлеб нового урожая. Теперь Юрталан, любезный и разговорчивый, заходил по вечерам к ним домой, оставлял по десятку бюллетеней и, указывая пальцем, говорил: