Хотя староста и задержался на своем месте в селе, но долга не возвратил. Луга слились с общим пастбищем. Пеню, виновник отчуждения, свободно ходил по селу. Не желая озлоблять общинную власть, Юрталан махнул рукой на свои деньги. Но при встречах со своим прежним приятелем и покровителем низко ему кланялся и цедил презрительно:
— Мошенник!
Теперь Юрталан окончательно распростился с лугом, но боль от этой потери то и дело напоминала о себе, как боль от глубокой старой раны. И когда ему случалось проходить мимо, он с тоской смотрел на истоптанный луг, с которого собирали когда-то лучшее сено во всей округе, закрывал глаза, и в его памяти вставали крепкие и высокие колья с четырьмя рядами колючей проволоки…
Занятый работой, дрязгами, политической борьбой, Юрталан и не заметил, как промчалось много дней, месяцев и лет. Алекси окончил четырехлетнюю школу и поступил в прогимназию. В самые тяжелые и грустные минуты он был единственным утешением отца. На двойках, на тройках он кое-как дотянул до седьмого класса. Юрталан уже начал строить планы, в какой город и в какое учебное заведение определить теперь сына. Ему очень хотелось отдать Алекси в техническое училище, но Тоню, его зять, настаивал на коммерческом. «Я часто езжу в Пловдив, — говорил он, — у меня там много друзей, мы будем присматривать за парнем, и дело дойдет… Торговля — это хлеб, это будущее…» Но Алекси испортил радостное настроение отца и расстроил все его расчеты, оставшись в седьмом классе на второй год.
— Эти паршивые учителя умеют только жалованье получать. Я бы всех их послал гусей пасти, попадись они мне в руки, — ревел Юрталан, почернев, как головня, от злобы и отчаяния. — А ты, осел, дармоед! — наскакивал он с кулаками на Алекси. — И тебя бы нужно выдрать как следует, показать, где раки зимуют! Держу двух батраков, оберегаю его от работы как от огня, — только бы учился, шел вверх, а он так осрамил отца!..
— Хватит, Тошо! — заступилась Юрталаниха. — Ну, остался и остался. Пускай подрастет… Мал он еще.
— Мал? Подрастет? — вскипел Юрталан. — В тебя, видно, пошел — тупица тупицей!.. Эх-хе-хе! А я хочу сделать из него человека, ученым сделать!..
19
Дни и месяцы проходили в труде, в мелких заботах. Юрталан снова проторил дорогу в город, возвращался молчаливый и сердитый и время от времени что-то подсчитывал, бормоча себе под нос. Стоило ему сесть, он сразу же вынимал карандашик, долго и сосредоточенно выписывал какие-то цифры. Люди говорили, что он собирается купить в городе дом и магазин для зятя. И правда, к нему стал часто наведываться Тоню. Они уединялись со стариком и часами шептались с деловым и важным видом. Говорили оживленно, но тихо. И сейчас же замолкали, если кто-нибудь подходил, не зная, на что перевести разговор. Дважды у них подолгу гостила и Мика с детьми. Старший мальчик ее уже поступил в школу, а двое младших еще цеплялись за подол. Она заметно постарела и стала еще ленивее и надменней. Севда с улыбкой прислуживала ей, но в душе ее проклинала. «Уселись на нашу шею», — негодовала она. Не зря, видно, люди говорили, что Юрталан купит зятю в городе дом. Юрталаниха нянчила внучат, ходила по пятам за дочерью, заглядывала ей в глаза.
— Мика, ты не проголодалась, доченька? — спрашивала она, хотя они только что встали из-за стола.
Работая по дому, Севда следила за каждым их шагом, прислушивалась к разговорам. Как-то Юрталаниха принялась перебирать в сундуке старые и новые платья, встряхивала их и разглядывала. Мика наблюдала за ней со стороны.
— Будет, мама! Дай мне вот это, я перешью для детей, — сказала Мика.
— Нет, доченька, нет, — важно и наставительно заметила старуха. — Ты ведь в город поедешь, так нельзя. Для деревни это хорошо, а в городе разве ты станешь в таком водить детей?
— Ну и в городе не все в телках ходят.
— Погоди, был тут у меня один отрезик для тебя, да что-то я его не вижу.
— Может, Севда взяла?
— Очень даже просто! — старуха развела руками и задумалась. — Давненько уж я его не вижу… а ничего из него не шила, нет, не шила.
Севда вся сжалась от обиды, из глаз ее хлынули слезы. «Пропадите вы пропадом!» — вырвалось у нее зло и беспомощно.
Огорчал ее и Стойко. Бегает дни и ночи, не зная ни сна, ни отдыха, с головой ушел в договоры да препирательства с батраками, поденщиками и издольщиками. Уходит из дома на заре, возвращается в полночь, валится в постель и тотчас же засыпает.