— Я просто умираю, до того спать хочется! — оправдывался он. — Отчего это может быть?
— Погода такая, — говорила Севда. — Бывает так, когда теплеет, да и растолстел ты…
Со скрытой, затаенной тревогой наблюдала она, как лицо Стойко все больше округлялось и бледность проникала все глубже и глубже. Он не охал и ни на что не жаловался, только очень уставал.
Сядет на борозде отдохнуть во время пахоты и готов так сидеть часами, уставившись в одну точку, словно забыв, зачем пришел. После обеда он засыпал и спал чуть не до вечера. Батрак, работавший с ним, безуспешно пробовал его поднять, а потом, махнув рукой, принимался за работу один. Соседние пахари окликали его, переглядывались, смеялись.
— Бастует! — кричал какой-нибудь шутник посмелее.
— И правильно делает! — отзывался другой. — Он тут батрачит, а тот, эновчанин, в городе скачет.
Однажды Стойко поехал пахать один. Два раза садился отдыхать, не заметил, как время к обеду подошло, а он и борозды не прошел. После обеда уснул и проснулся только на закате. И поле-то небольшое, а осталось невспаханным.
— Закончил? — мрачно встретил его Юрталан.
Стойко невнятно пробормотал, что вол заболел, а потом как-то получилось, что сломался плуг.
— Сколько же осталось? — зло глядя на сына, спросил Юрталан.
— Там… много еще там осталось…
— До старой груши дошел?
— До груши? — Стойко запнулся, будто стараясь припомнить, что это за старая груша и где она. — Нет, не успел…
— Да где тебе успеть, если ты целый день на боку пролежал, бездельник! Как тебе не стыдно! И еще врет. Мне все рассказали, дармоед паршивый! И десяти борозд не сделал… Лежал, прохлаждался целый день! Люди смеются над тобой и надо мной смеются, над всеми нами!.. Батрак вон на чужих работает, и то у него больше совести, чем у тебя. Не больно на плуг налегает, но хоть не лежит, а ты!..
Юрталан кинулся на сына с поднятыми кулаками. Стойко вытянулся, как на карауле, и смертельно побледнел. Раскинув руки, старуха стала между ними. Юрталан опустил кулаки и отступил, вне себя от гнева и отчаяния.
— Нет, в люди тебе не выйти! — с новой силой набросился на сына Юрталан, переведя дух. — Знаю, почему ты выкидываешь такие номера, не такой я простофиля, как ты думаешь!.. Знаю и все засекаю.
Стойко, будто только что опомнился, поднял голову и в упор посмотрел на отца.
— Почему?
— Скажу тебе! Скажу! — повторял Юрталан, задыхаясь от бешенства. — Хочешь моим кошельком распоряжаться, вот почему. Но пока я жив, буду давать кому хочу, и не тебе судить меня! Слышишь? — он топнул ногой и презрительно посмотрел на сына. — Знаю, что делаю, знаю, зачем даю!
— Давай! — пожал плечами Стойко. — Я в твои дела не вмешиваюсь.
— Хотел бы вмешаться, да я тебе не позволю, нет! Так и знай. Заруби себе на носу. Я всему веду счет! — брызгал слюной Юрталан. — Я дал ему и дом и лавку, а понадобится, еще дам. Ему, а не тебе. Потому что ты лентяй, дармоед, неблагодарный!.. Ты все равно все проешь, а он из копейки сто сделает. Две лавки ему куплю, так и знай…
Стойко понял, о чем идет речь, поднял голову, будто проснувшись от какого-то тяжелого сна, удивленно посмотрел на отца и сжал губы.
— Можешь пять купить, коли хочешь, воля твоя!
— Я знаю, кто тебя учит! — снова заорал Юрталан. — Знаю твоего адвоката! — И он бросил уничтожающий взгляд на Севду, которая стояла в стороне как в воду опущенная. — Я до всех доберусь.
Теперь Севда поняла, что в ссору впутали и ее, и в недоумении посмотрела на свекра. Лицо ее стало белее полотна. Потом взглянула на свекровь. «Это неправда! Скажи ему! Он ошибается! Скажи! Помоги мне!..» — молил ее взгляд. Но старая молчала, глядя исподлобья. И это молчание было яснее слов.
Севда глухо всхлипнула. Стойко передернуло, будто в лихорадке, и, глянув на жену, он желчно процедил:
— Ты нас съесть готов с твоим проклятым хозяйством!
Он пристально посмотрел на отца, и его глаза под опухшими веками наполнились слезами.
— Меня не проймешь такой политикой, — продолжал грозить Юрталан, но уже тише и даже чуть смущенно.
С этого дня дом совсем затих: женщины все делали молча, встречались и расходились как немые.
— Что случилось, почему ты не вспахал это окаянное поле? — допытывалась Севда. — Почему так расквасился, а?.. Видишь, до чего они додумались.
— Я только прилег, и вот… — оправдывался Стойко.
— Боже мой, боже, — тяжело вздыхала Севда. — Какая беда на мою голову!