Он взглянул на нее, покачал головой и сказал твердо, отчетливо:
— Стойко… приказал долго жить!
Старуха с минуту продолжала еще смотреть на зятя, будто не расслышав как следует, но вдруг, поняв все, выкатила глаза, задыхаясь, и всплеснула руками. Потом дико взвыла и как подкошенная упала на пол. Севда замерла, обезумев, задыхаясь, потом пошатнулась как пьяная, словно хотела двинуться с места — и не могла. И вдруг, схватив себя за волосы, откинула голову назад, в страшный, душераздирающий вопль разорвал тишину над спокойным селом…
23
Поникла Севда, погрузилась в скорбь и траур. Глаза ее скрылись под черным вдовьим платком. Не слышно стало звонкого голоса, тихих ласковых песен. В первые дни после похорон Стойко она непрерывно плакала. Глава ее опухли, покраснели, еще резче выступили скулы. По вечерам иногда забегала мать, пыталась утешить. Севда слушала ее пустые уговоры, то нежные и трогательные, то строгие, внушительные и твердые.
— Хватит, хватит тебе! На то божья воля, против бога не пойдешь! — вразумляла ее Казылбашиха. — Посмотри на себя, на кого ты стала похожа?! Ты же погубишь себя.
— Не от бога это, мама, нет! — рыдала Севда. — Если бы его не теребили, он бы у меня и теперь был жив…
— От бога, доченька. Как он определил, так и случилось…
Постепенно слезы у Севды иссякли. Теперь она молчала и открывала рот, только если ее о чем-нибудь спрашивали. Работала целыми днями не разгибая спины, но в ее движениях и походке не было прежней ловкости и силы. За работой дни проходили незаметней и быстрее, но ночи, — только она одна знала, как трудно было дождаться зари. И в самую жару Севда должна была спать в комнате — так полагалось, спать молодой вдове одной снаружи считалось неприличным.
А дома день ото дня становилось все невыносимее. Юрталан высох и почернел как головешка, совсем замкнулся в себе и стал еще раздражительнее, легко вспыхивал и ругался как бешеный по самому ничтожному поводу. Порой он словно совсем терял силы, смотрел на все с полным безразличием и только курил. Но это были своего рода передышки. Потом он опять начинал бесноваться, ругался и сквернословил так, что окружающие готовы были провалиться сквозь землю. Старуха совсем одряхлела. Смотрела тупо, когда к ней обращались, словно не понимая, что ей говорят, и все время проклинала себя за то, что не свозила Стойко в какую-то часовенку, где от таких непонятных болезней якобы исцеляются моментально. Она старалась работать по дому, то и дело вздыхала и охала и часто искала по всем углам вещи, которые держала в руках.
Юрталан видеть не мог, какая она бестолковая и словно отсутствующая, набрасывался на нее с руганью и уходил из дому вон. Однажды вечером выскочил он так наружу и остановился в изумлении. Потихоньку открыв калитку, во двор вошел Алекси.
— Что, учебный год закончили? — недоверчиво спросил Юрталан.
— Закончили.
— Ну и как?
— Хорошо.
— Табель твой где?
— Нам еще не выдали.
— Что-то долго вы там задержались. Другие ученики из нашего села давно уж приехали.
— В гимназиях раньше заканчивают.
На другой день приехал Тоню и сказал, что Алекси исключили, — он подбросил в комнату одного учителя письмо с угрозами. От злости и отчаяния с Юрталаном случился припадок.
— Почему я не умер, почему не провалился в преисподнюю, чтобы не видеть этого разбойника, этого негодяя! — ревел Юрталан. — Он разорит меня, загонит в могилу до срока… Эх, хозяйство мое пропадет, все он промотает, все сожрет и все равно в люди не выйдет, весь наш род опозорит!..
— Перестань ты! Замолчи. Вся улица услышит! — останавливала его Юрталаниха.
— Пусть слышит! — надрывался он. — Пусть все село теперь узнает, что сын Юрталана будет свинопасом!.. Пусть услышат и запомнят, что отец хотел человека из него сделать, а он остался скотиной!
— Не говори так, Тошо! — успокаивала старуха, — Молод он еще, придет время — поумнеет, исправится.
— Исправится! Когда свиней пасти станет, исправится!
— Ну что ты говоришь, — кротко возражала старуха, боясь, как бы он не избил единственного теперь ее сыночка. — Ты вот первый человек в селе, все тебя уважают, а сколько в тебе учености?
— Хватит! — заскрежетал зубами Юрталан. — Суешься со своим куриным умом! Было бы кому меня учить, эге-ге, я бы теперь целым светом заправлял… А этому дармоеду, этому бездельнику насильно хочешь открыть глаза, а он… он… — Юрталан не нашел достаточно сокрушительного слова, захлебнулся, скорчился весь и посинел…