— Только б согласилась!
Юрталан сел на лавку и, закусив ус, задумался, глядя в угол. Во рту у него был противный вкус, в ушах шумело, как после хины, в голове толпились и наскакивали одна на другую разные мысли. Как перевернулась его жизнь за один день! Еще сегодня утром он чувствовал себя гордым, независимым, строил какие-то планы, собирался купить что-то в городе, послать туда Алекси — сначала к Тоню, чтобы немного поднаторел, а потом и на самостоятельное дело. А он со старухой сидел бы дома, смотрел бы за хозяйством. Заставить сына работать на земле не удавалось, а Юрталан старел, и ему становилось не под силу постоянно воевать с батраками и поденщиками.
Стемнело. Со двора доносился воловий топот и окрики батраков. «Поят скот, — подумал Юрталан. — Но почему так поздно?» В другое время он бы им глаза выцарапал за то, что в такую темень выпустили буйных волов на обледенелый двор — они же могут поскользнуться, ногу сломать. Но теперь ему и в голову не пришло подняться и их выругать.
— Тошо! — испуганно окликнула его жена. — А те старые упыри не знают про это?
— Думаешь, она сказала им?.. — Юрталан скривил губы. — Не знаю…
— Коли сказала, ничего не стоит ей давать. Все равно разболтают…
Юрталан побледнел.
— Нет, нет! Не так она глупа, чтобы сказать им. Знаю я ее, сама свои делишки обделывает.
— Сходи к ней завтра, опять сходи, — стала настаивать старуха, — обещай дать, что уж надумал, и скажи, чтоб молчала… чтоб никому ни словечка!
— Говорил я ей!
— А она?
— Она — ничего. Никому вроде бы не говорила, а там — кто ее знает.
— Пойди, пойди завтра! Да пораньше.
— Пойду! — в задумчивости покорно произнес Юрталан.
И старуху порадовало, что он хоть раз послушался ее…
29
Севда сидела согнувшись у очага и время от времени подправляла тлеющие сырые дрова. Слышно было их тихое шипение, желтая пена кипела на концах обуглившихся поленьев. Севда часто наклонялась и дула в печку, чтобы усилить колеблющееся пламя. Едкий дым бил ей в лицо, она морщилась, моргала и быстро отворачивалась в сторону. По щекам текли слезы, и она вытирала их концом фартука. Два-три полена посуше ярко вспыхнули, очаг запылал, и сырые головни зашипели еще громче. Севда откинулась назад. Щеки ее раскраснелись. Она сидела забывшись, губы ее нервно подергивались, в уголках красивых глаз блестела прозрачная влага. Горе томило ее, хотелось плакать. Как тяжела и противна была жизнь, та самая жизнь, которой она так радостно шла навстречу! С какой уверенностью мечтала она о том, что народит детей, будет растить их в своем доме и радоваться на них глядя, а муж станет вести хозяйство и по временам советоваться с ней! Она завидовала теперь своим подругам, которые были выданы в гораздо более бедные дома и давно уже обзавелись детьми. Они терпели нужду, работали до изнеможения, но были в тысячу раз счастливее ее. А с какой завистью они смотрели на нее, когда она выходила за самого богатого парня на селе! «Боже мой, почему все так обернулось? — спрашивала себя Севда, подавленная горем. — Почему и я не пожила, почему и я не порадовалась, как люди?» Как мало видела она хорошего в жизни! Школа, затем та пора, когда на девушек в доме смотрят, как на обузу, от которой надо своевременно избавиться, короткая пора девичества, первые проказы и шутки с парнями. В праздничные дни они стекались к ее воротам, как бараны к кормушке. Она еще не могла понять, почему они толпились возле нее и почему прощали ей, когда она лукаво водила их за нос или смеялась прямо в глаза. Другим девушкам и за более мелкие проказы они жестоко и без промедления мстили. Потом пришла ее любовь к Стойко. Почему она влюбилась в него? Он и впрямь был красивый и стройный парень, рассудительный и кроткий, но ей все казалось, что любовь пришла как-то сразу, неожиданно. Все кругом говорили о Юрталановом богатстве, и все девушки вздыхали по Стойко. Его первые взгляды, первые заигрывания и долгие ожидания у ворот подсказывали ей, что она победила всех девушек села. Севда знала, как они завидуют ей, и это радовало ее. Сердце у нее готово было выпрыгнуть из груди от волнения, когда он в первый раз попросил у нее платочек и она украдкой вложила его ему в руку. Целый год любовь их выражалась лишь во взглядах, вздохах и легких заигрываниях. Сначала Стойко приходил к их калитке только по праздникам и вместе с парнями, но потом стал пробираться один и проводил здесь целые дни. Хоро они танцевали плечо к плечу, на ярмарках вместе обходили палатки, радовались, смеялись. Он бывал только на тех посиделках и гулянках, на которые приглашали и ее. Встречи в тростнике, сватовство, свадьба и первые дни после нее — вот и все, что было хорошего в ее жизни. Потом все пошло через пень колоду. Десять лет она мучилась в кулацком доме, десять лет работала как скотина, унижалась перед свекром и свекровью, и все для того, чтобы они в конце концов ее выгнали. Свекор — вот от кого все ее муки, хоть он и притворялся вчера святым и плакал перед ней. Тяготила ее эта распря из-за имущества. Она согласилась бы взять, что ей дают, и отступиться от всего остального. Но отец не давал ей покоя. Вот он опять покашливает во дворе, радостно возбужденный и ухмыляющийся.