Изредка Ивану встречались телеги с высокими грядками. С полей свозили последние снопы. Волы, выбившись из сил после тяжелой работы, плелись по пыльным, разбитым дорогам, еле передвигая ноги и высунув язык.
— Куда ты, Ванё? — спрашивал Ивана какой-нибудь встречный парень.
— Кукурузу в Балювдоле поглядеть иду.
Иногда встречные останавливались, обменивались несколькими словами с Иваном, закуривали, потом прощались. Иван поднялся на один холм, поднялся на другой и наконец дошел до кукурузного поля. Стебли кукурузы уже посерели, листья подсохли по краям, пора было срезать метелки. Дай ей постоять еще несколько дней, и не соберешь даже на корм скоту. Зерно и так вот-вот осыплется…
Под вечер, возвращаясь домой, Иван проходил мимо кофейни Пею Алатурки. Посетителей в кофейне не было. Пею сидел во дворе перед развесистой лозой и обрезал ножичком толстую арбузную корку.
— Ну как, Ванё, еще не кончил молотить? — спросил его Пею и, лакомо облизнувшись, вытер усы.
— Нет. Нынче мы сороковины по брату справляли.
— Ага! — отозвался Пею с притворным сочувствием. — Та-ак! Значит, уже сорок дней прошло?.. Да-а, помер Минчо! Плохо белый свет устроен!
— Помер, — скорбно повторил Иван.
— Хороший он малый был, Минчо-то, умный… Ему и ученые в подметки не годились… Ну и доставалось ему немало, да пока человек жив, кто ж об этом думает?
Но Иван уже не слушал его. Он потоптался на месте, потом перегнулся через полуразрушенную ограду и заглянул во двор, в глубине которого стоял низенький домишко. Пею взглянул на парня исподлобья, зевнул, потянулся назад и повернулся к нему всем телом.
— Ты куда смотришь?
— На груши ваши гляжу, — солгал Иван. — Хороши уродились в нынешнем году. — Потом обернулся и спросил, словно просто так, чтобы сказать что-нибудь: — Васил дома?
— Нет его. В город отправился за рахат-лукумом.
— Как вернется, пускай зайдет к нам, — сказал Иван и ушел. «Васил привезет газеты», — подумал он с радостью.
— Вот уж, право, нет покоя от этих парней, — недовольно проворчал Алатурка, покосившись на него. — Старший околел, так теперь младший повадился по чужим домам шляться…
На гумнах уже стучали веялки, густые тучи пыли стояли над селом. Кое-где улицу пересекали возы, и слышался однообразный глухой стук разбитых колес. Возницы шагали, опираясь на длинные высокие грядки и заглядывая в заваленные соломой пустые дворы. Собаки уже вылезали из хлевов и сарайчиков, вертелись перед домами и остервенело отмахивались от кусачих осенних мух. Время от времени во дворах появлялись дети и карабкались на плодовые деревья. Потом опять спешили на гумна, где вокруг веялок мелькали вилы, грабли, лопаты.
Настали самые трудные дни — летняя страда! Люди не уходили с гумен, спали у молотилок, перелопачивали зерно, подметали тока, глотали пыль и упивались водой. И никто не мог освободиться хоть на часок, чтобы куда-нибудь сбегать, повидаться с родными и друзьями, поболтать.
— Как кукуруза? — спросила Ивана мать.
— Подсохла. Пора срезать метелки.
— Ох! Знаю, что пора, знаю. Да кто будет работать-то, сынок, кто?
— Мы.
— А молотьба?
— Отложим на день.
— Ох, припоздали мы, уж и не знаю, как быть…
— Да, припоздали, — многозначительно проговорил Иван.
— Ну, давайте ужинать, пока еще светло… А то керосин у нас весь вышел, нечего зажигать…
— И правда, давайте поужинаем, я уже проголодался. Невестка где?
— На гумне, — хмуро ответила старуха.
— А Пете?
— И он там же.
Иван пошел под навес и лег, опершись на локоть. Ноги у него подкашивались, голова была тяжелая от жары. Он устал, но не усталость тяготила его… Мучился он тем, что в доме не стало согласия. «Не знал я, что мама такая нехорошая женщина, — думал он с горечью. — Сердится на невестку; могла бы, так одним взглядом на кусочки бы ее разорвала… И за что она так злится? Чем перед ней провинилась невестка?.. Нет! — решил он, — я ей обломаю рога… я этого так не оставлю».
Вначале Иван думал, что старуха потому стала такой хмурой и угрюмой, что очень горюет по умершем. Но вот прошло сорок дней, а она все больше хмурилась, но хмурилась только на сноху. С Иваном она разговаривала по-прежнему, угождала ему, старалась узнать по глазам, чего он хочет, ласкала его взглядом. С Пете она стала еще нежнее, часто целовала его, обнимала — готова была задушить в объятиях — ласково шептала ему что-то.