«Значит, по закону! — раздумывал Иван, в отчаянии мотая головой, — значит, заберет она часть от всего, что у нас есть, возьмет себе такую долю, какую получил бы брат…»
А что будет с ними? Он, Иван, вместе с матерью получит две доли, Тошка и Пете — одну долю. Всего у них сорок восемь декаров пахотной земли да один декар под усадьбой и домом. Выходит, Тошка отберет шестнадцать декаров. Что же останется ему с матерью? Как им прокормиться? Чем жить? Правда, их тогда будет только двое, но ведь ему уже пора жениться, а когда он женится, не всегда же семья их будет состоять только из трех человек… А много ли возьмешь с тридцати декаров? К тому же Тошка, наверное, выберет самые хорошие участки, самые плодородные, как раз те, что и кормят семью… Придется разделить и усадьбу, и дом, и все прочее… А хорошей земли у них всего только пятнадцать декаров, всё остальное — красная глина, липнет к ногам, словно клей; и работать трудно, и не родит ничего.
«А что именно она отберет? — тревожно спрашивал себя Иван. — С какого края захочет отрезать?»
Как бы так разделиться, чтобы Тошке досталась земля поплоше? И он стал обдумывать, каким образом можно разделить участок близ урочища Пытчето. Но ни одной части этого поля не хотелось Ивану отдавать. Ему дороги были и деревья и кустарники, жаль было даже держидерева, что росло по межам. Там Иван отдыхал, эти межи обходил и с серпом в руках и шагая за плугом, там на ветвях висели его торба и баклажка. Ведь каждая горсть земли с этого поля прошла через его руки, каждый кусок дерна он топтал ногами… На этих полях он провел лучшие дни своей жизни, отсюда он смотрел на девушек, занятых жатвой или окучиванием, здесь думал о своих зазнобах, тут сердце его стучало при мысли о любви, женитьбе, семейной жизни…
Если бы делиться пришлось только с Пете, Иван отдал бы ему самую лучшую землю. Но ведь на нее ступит чужая нога, чужие руки будут собирать урожай, чужие глаза любоваться на легко доставшееся, не своим тяжким трудом нажитое добро.
— Нет такого права! — прошипел Иван. — С какой стати!
И он стал раздумывать: а нельзя ли оставить у себя Пете — пускай живет у дяди и бабушки. К тому же бездетной вдове легче выйти замуж. А она пусть возьмет себе такую долю, какая ей полагается. Да и откупиться можно. Подписать договор, за два-три года накопить денег…
Но тут Иван спохватился.
А как удастся наскрести столько денег за два-три года? У него нет ни гроша в кармане даже на пару обуви, а он хочет выкупить Тошкину долю! Да об этом и думать нечего!.. Тошка ведь не только отберет часть земли, но потребует раздела усадьбы, дома, всего движимого имущества.
«Не выйдет! — безнадежно махнул рукой Иван, и острая боль кольнула его в сердце. — Не сможем мы накопить столько денег в такие тяжелые времена. С каждым годом жить становится все хуже, все труднее: для нынешнего года прошлогодние расчеты уже не годятся…» Тошка ни от чего не откажется, она заберет ребенка, заберет все добро. И ему с матерью придется головой об стену биться на тридцати декарах илистой глины…
«Правду говорила мама!» — заключил он со скорбью, и тяжелая досада закипела в его груди. Тошка теперь казалась ему скрытной и расчетливой злодейкой. Плачет напоказ, на виду у людей, и только притворяется, что горюет о муже. А в душе радуется, ждет только, чтобы прошел год и можно было убраться из их дома. А потом как примется их терзать этим проклятым дележом, как заставит их плясать под свою дудку, словно ручных медведей…
«А что, если мы ее упросим? — подумал Иван, загораясь надеждой. — Ведь она уж не вовсе плохая. «Так и так, скажем, раз уж ты нашла свое счастье, уходи, но только не обижай нас, не рушь нашего хозяйства». — «Ну что ж, скажет, дом я вам оставлю, а за него вы мне отдадите Кабатину». И отдадут — разве в теперешнее время дом построишь! Но без Кабатины им конец — это самое поле их и кормит…